Странная болезнь

[Fennec_Es]

Это - моя попытка что-нибудь наваять. Даже не знаю, насколько сказка.

- Аааа!!! Мамочки мои, дракон! - орала принцесса.
- Как же все банально, - вздохнул ящер, - да, дракон. Ты что, драконов никогда не видела?
- В-в-видела, - золотоволосая голубоглазая девочка всхлипнула еще раз для профилактики и уточнила:
- Н-на картинках. В книжках.
- В каких книжках? О чем? - большая чешуйчатая голова заинтересованно опустилась ниже.
- Аааа!
- Да тише ты! Мы уже выяснили, что я дракон, так?
- Д-да, - принцесса на всякий случай отошла на шаг назад, прижалась к стене пещеры и закрыла лицо руками. Так безопасней.
- Так, осталось выяснить, что мне от тебя надо. И что тебе надо от меня. Что в твоих книжках на этот счет говорилось?
- Драконы похищают принцесс... И сокровища. И скот. А что такое скот? - девочка не выдержала и отодвинула два пальца и любопытным глазом посмотрела на хозяина пещеры.
- Все нас окружающие, - под нос себе буркнул дракон, - Скот, это быки и коровы. Знаешь таких? Да? Ну вот и я знаю. А для чего они мне - ума не приложу. Доить - так у меня лапы для этого не приспособлены. А мяса с них - на один зуб. За неделю все окружающие поля разорились бы... Кстати, это все? Больше ничего в книжках не говорится?
Девочка убрала одну руку от лица, слушая. Вторая, по рассеянности и забывчивости прикрывала левый глаз.
- Говорится. За принцессами приезжают храбрые и красивые рыцари, убивают дракона, влюбляются в принцесс и потом свадьба. А что такое влюбиться? И свадьба?
- Больно ты любопытная, девочка, - поморщился зверь, - Как тебя зовут, кстати?
- Я не девочка, я принцесса! Ее высочество Розмари Элизабет Валенштайн!
- Ого-го, - усмехнулся дракон, - что такое "любить" не знаем, а титул уже выучили. А принцесса что, не девочка?
- Н-н-нет... - Розмари замялась, а потом уже более уверенно выдала:
- Принцесса - венценосная особа.
- Вау! - дракон хотел было заапплодировать, но вспомнил, что у него "лапы не приспособлены", - ладно, пролетели. А скажите мне, сеньора Валенштайн, а за что рыцарь должен убить дракона?
- Ну как же?.. За то, что он ее похитил!
- А я тебя похищал? - дракон озадаченно сел на задние лапы и наклонил голову.
- Неет... - девочка от неожиданности вопроса тоже сползла по стене и уселась, - я... я сама пришла.
- Правильно, - похвалил ее дракон, - пришла значит ко мне домой, в мою милую уютную пещерку, разбудила, оглушила, еще и принцами тут угрожает. Вообще обнаглела молодежь. Зачем пришла-то?
- Эм... - Розмари задумалась, - ну, мне братик сказал, что в этой пещере цветы красивые растут. Я люблю цветы...
- Цветы?
- Да...
- В пещере?
- Да...
- В темноте?
- Томас сказал, что они волшебные. Что папа... то есть, Его Величество, сможет вылечиться с их помощью.
-Ага, вот оно значит как...
-Выходи, страшное чудище! - раздался крик снаружи, - Я, сэр Родерик Разящий! Я вызываю тебя на честный бой!
- О, а вот и рыцари пожаловали, - ящер осторожно пошевелился и посмотрел на девочку:
- Понаблюдать хочешь, венценосная особа, или оставить тебя тут безопасности ради?
- Хочу! А тебя... убивать будут?..
- Похоже на то. Пожалуй, оставайся тут.
- А может... не надо убивать? Ты вроде не злой...
- Скажи это сэру Родерику, - вздохнул зверь и, щурясь на солнце, вылез из пещеры:
- Здрасти, Ваше Благородие, с чем пожаловали? Вас угостить настойкой из трав?
- Эээ, - опешил рыцарь, - какой настойкой? Из каких трав? Бррр! Не морочь мне голову, хитрое чудовище! Я пришел сразиться и отомстить за жизнь прекрасной Розмари!
- Хэй, венценосная, поди сюда. Тут твою жизнь хотят, - дракон обернулся в сторону пещеры.
- Нашла! Нашла-нашла! - принцесса выбежала из пещеры, что-то сжимая в закрытых кулачках, - Родерик, не убивай этого дракона, я нашла их!
Девочка подбежала к рыцарю, протянула руки вверх, к самому лицу, чтоб уж точно разглядел, и раскрыла ладони.
Рыцарь потерял дар речи. Он смог оторвать взгляд от того, что держала Розмари только через несколько минут, перевел его на дракона, ожидая видимо решительных действий, направленных на отбирание священной реликвии. Но хозяин пещеры даже не пошевелился, с не меньшим любопытством разглядывая "цветочек":
- Забавная штука. Это она спасет твоего отца? - обратился он к девочке.
- Да! - в голубых глазах светился восторг, - Томас ее подробно описывал... Но все равно она красивее!
- И ты... не будешь за нее... за них сражаться? - Родерик неловко переминался с ноги на ногу и пытался куда-нибудь незаметненько спрятать такой неуместный сейчас меч.
- А зачем? - ящер пожал плечами, - Это человеческая штучка. Честно говоря, я не знаю даже, как она ко мне попала. Я вроде только на золото да камни драгоценные покушаюсь. А с волшебством связываться опасаюсь.
- Ну тогда... мы пойдем? - рыцарь ухватил танцующую от распирающей ее гордости девочку за руку и чуть повернулся в сторону замка.
- Идите-идите, - дракон благожелательно помахал им правой лапой.

- Нашли? Быть не может! - король, забыв про болезнь, спрыгнул с кровати и присел на корточках рядом с девочкой:
- Ну-ка, доча, показывай.
- Вот! - девочка снова раскрыла корзиночкой свои ладошки. Из них бил яркий луч света, от которого Его величество в первые секунды зажмурилось.
- Ура! - выдохнул король, схватил "лекарство" и куда-то убежал, подбирая полы пижамного наряда.
- Что это с ним? - спросил Родерик, собственно ни к кому конкретному не обращаясь.
- Выздоровел наверное. Быстро как-то, - пожала плечами Розмари, - ну и слава Богу.

- Аларейна, любовь моя, звезда моя, я достал то, что ты просила! - король, как обычный крестьянин стоял сейчас в загоне с лошадьми на коленях перед простой девушкой, - вот! - и он повторил жест своей дочери.
Девушка удивленно расширила глаза, осторожно протянула руку к подарку, коснулась, и тут же отдернула. Горько вздохнула.
- Нет. Это сделал не ты. Я же предупреждала. Звезда, которую достают для кого-то, сверкает ярче в руках того, кто достал. И еще ярче в тех руках, для которых за ней карабкались в небо. А эта... Лишь тусклый отголосок истинной любви. Верни ее тому, кто принес ее тебе.
- И это тебе не нравится! - его величество рассерженно отбросил подношение в сторону, - ну и живи дальше в своем хлеву! Я тебе дворец предлагал, звезду с неба, а ты... - он размашистым шагом вышел из помещения, хлопнув дверью.
- А нужно было предлагать сердце... - Томас, младший брат Аларейны осторожно поднял серый, холодный камень, маленькая искорка в котором от его прикосновения вспыхнула волшебным звездным светом.

@темы: про_Драконов, Авторские сказки, про_Принцесс

---

Цивилизованный отбор

[Евгений Хонтор]

Хайнская сказка с земным колоритом.
***
И, конечно, совсем не земные звери тут должны быть, но чего не сделаешь для простоты понимания...))
***

Весь лес, затаив дыхание, наблюдал за ними. Любопытные сойки перелетали с ветки на ветку, крича отстающим подругам:
-Догоняет! А-а-а, ушёл! Видала? Видала? Вот это прыжок!
Заяц перелетел через овраг, как пущенный из пращи камень. Сердце то леденело, то колотило в ребра, в ноздри бил волчий запах. Еще немного, вон до того куста. Проскочить, спрятаться в нору...
Удар лапой в бок — заяц покатился по траве, пытаясь вскочить на ноги, но хищник в два счета настиг его, схватил за горло.
-Сдаюсь... — прохрипел Фрэд, отталкивая передними лапами ухмыляющуюся волчью морду. Челюсти тут же разжались.
-Так нечестно! Ты меня на холме подрезал! И у реки в воду погнал! Я ж утонуть мог, козёл ты безрогий!
Волк нахально высунул язык. Он запыхался, в лапах ныло, но сладкое чувство погони било в голову похлеще вина.
-Ага, Фрэдди. А ты как думал? Что наши предки охотились вежливо? Вот так прямо подходили к вашим и спрашивали: — А можно мы тебя немножко съедим? — Да можно, только давайте напоследок в догонялки, чтоб если помирать — так с музыкой!
Заяц насупился. Волк подгреб его лапами, лизнул в ухо.
-Ну, хорош кукситься. Можно подумать, тебе кузины не хватает. Можно подумать, тебя соседские охламоны еще не достали. Куда тебе в этом году своих спиногрызов?
-Ну, знаешь ли... — проворчал Фрэд.
Детей он и правда не хотел. Детей хотят только те, кто побеждает в соревнованиях. А остальные помогают воспитывать соседских — лес не резиновый. Но весь год считаться съеденным!.. Чтобы каждая сойка дразнила: «Фрэда съели, Фрэд растяпа!»
Заяц почесал пушистый подбородок.
-А волчат дашь понянчить? Веришь — волчат новорожденных ни разу не видел. Котят видел, совят вылупившихся... Однажды у лисы роды принимал, так они, лисята, такие милые! Я не рассказывал?
-Помню, помню. Ты всем тогда уши прожужжал, акушер-гинеколог.
-Так дашь понянчить?
-А куда я денусь, — вздохнул волк.
Фрэд — парень славный. Хорошо все-таки, что темные времена позади. Лет сто назад пришлось бы его съесть по-настоящему. А как его, такого, съешь? У него вон дома недописанный доклад по нейробиологии грызунов. Путевка в Африку, только вчера вместе за билетом ходили. Любимый кактус возле норы... И вообще, как можно друзей есть? Для чего тогда синтезаторы строили? А что не все потомством обзаводятся — так это всяко лучше, чем быть взаправду съеденным или от голода умереть.
И то сказать — все равно ведь не хочется. Пока не докажешь, что твои гены чего-то стоят: дружба дружбой, а естественный отбор никто не отменял... Ему, Максу, завтра идти в Центр. Пара часов, и инстинкт размножения вернется на один цикл.
Надо будет старшенького Фрэдом назвать...
-Слушай, Фрэд... а зачем ты каждый раз выбираешь догонялки? Тебя ж любой волк сцапает. Подай заявку на научную олимпиаду — глядишь, через год уже и мелких заведешь.
Заяц смущенно дернул носом.
-Знаешь... а мне нравится, когда за мной гоняются. Ну, так оно... по-настоящему.
-Ах, во-о-от оно что! — Макс заржал, как конь. — Это я тебе и без всяких олимпиад устрою!
Зубы щелкнули у самого заячьего бока. Фрэд вскочил и рванул через поле. Сердце обмерло от рыка за спиной, от близости погони немели лапы...
Вслед им весело кричали сойки:
-А Фрэда-то съели! А Фрэд — растяпа!

@темы: Авторские сказки

---

Баннеры наших друзей

[Сундук со сказками]

Если у вас есть сайт/блог/форум касающийся сказочной тематики - присылайте ваши предложения по обмену баннерами/ссылками мне на u-mail.

@темы: Реставрация сундука

---

Elvira Woodruf "The Wing Shop" (Магазин крыльев)

[Пуха канарейчатая]

В ЖЖ Rikki-t-tavi показывает детскую книгу с красивыми карандашными иллюстрациями.

Остальные страницы по ссылке.

@темы: Иллюстрации, США, Авторские сказки

---

[Массаракш]

Доброго вечера!

Внеочередная минутка саморекламы: "Сказки странных" по-прежнему существуют, в них даже изредка появляются новые тексты. Да и старые никуда не исчезают! %)

@темы: Авторские сказки, Ссылки

---

рыжая и лохматая некоролевская собака

[умственный застой]

совсем маленькая и ниачёмная, я только учусь и всё такое )



Жил-был на свете маленький Принц. Был он груб, себялюбив и непослушен. Он доводил до истерик маму-Королеву, гневил папу-Короля, злыми шутками шутил над придворными и слугами. Но он любил, чтобы на ночь ему читали сказки. Под вечер приходила к нему в комнату одна из его многочисленных нянечек, он подавал ей книжку и велел читать.

В кровать себе он вечно затаскивал собаку - рыжую и лохматую, некоролевскую, по его же собственным меркам, но почему-то он её любил и защищал от всех. Кроме себя. Иногда он больно тыкал собаку в бок, мог драть её за уши и скручивать хвост. Но после чтения сказки, когда одна из его многочисленных нянечек уходила, он шептал собаке на ухо свои секреты, мягко гладил ее по голове и чесал за ушами, целовал холодный мокрый нос и говорил, что она - его единственный друг.



И вот однажды собака - его единственный друг - ужасно заболела. Она мало ела, иногда жалобно скулила и почти не двигалась. Когда Доктор Королевства её осматривал, сказал, что она безнадежно больна и что скоро её не станет. Маленький Принц тогда в первый раз заплакал не чтобы кого-нибудь позлить или расстроить, а потому, что не видел другого выхода. Мама-Королева плакала вместе с ним.

А в Королевстве устроили грандиозный бал в честь дня рождения маленького Принца. Прибыли все Короли и Королевы, Принцы и Принцессы, какие только были на планете, они кланялись Принцу, желали ему здоровья и счастья и дарили подарки. Маленький Принц скучающе благодарил поздравителей, не глядел на подарки и думал о своей болеющей, рыжей и лохматой некоролевской собаке. С праздничного стола маленький Принц тащил всё самое вкусное и, стараясь быть как можно незаметнее, убегал к себе в комнату, где около яркого камина лежала на королевской подушке рыжая и лохматая некоролевская собака. Он выкладывал перед ней разные кексы и пирожные, конфеты и сладкую вату, - всё самое вкусное, - аккуратно гладил по голове и просил выздоравливать.

Когда маленький Принц в очередной раз выскользнул из зала и прибежал к себе в комнату, то там он увидел Доктора Королевства и не увидел своей собаки. Доктор погладил Принца по голове, вздохнул и произнёс самое страшное. Маленький Принц горько заплакал и выбежал из комнаты. Он бежал долго-долго, всхлипывая и вытирая слёзы рукавом рубашки, и наконец выбежал в сад. Там он сел под раскидистое дерево и горько заплакал ещё раз.

На звуки рыданий прибежал мальчишка, посмотрел на Принца недолго, а потом сел рядом с ним, мягко и успокаивающе похлопал по плечу и просидел так до того момента, пока Величество окончательно не успокоился.

Маленький Принц взглянул на мальчишку - тот был рыжий и растрёпанный, совсем простой и некоролевский, по меркам маленького Принца. В мятой белой рубашке, разодранными и замаранными землёй штанинами, босиком. С неправильно большим улыбчивым ртом и очень добрыми глазами. Но маленькому Принцу он понравился.

- Привет, - чуть смущаясь сказал Принц тихим, но твёрдым голосом, - будешь моим единственным другом?..

@темы: Авторские сказки, про_Принцев, про_Детей

---

[Счастливый Ветер]

Сказка о девочке и мальчике, которые виделись во сне..Арт, театр "Палаюча Зірка"
При необходимости Театр віполняет заказі по Украине и не только!
Пишите на [e-mail]

www.youtube.com/watch?v=HBKsqW2pwpo&feature=you...

@темы: Видео

---

[.Fox~]

Надеюсь я не нарушаю правил сообщества.
А вы верите в волшебство и сказки? Любите фэнтези во всех его проявлениях? Тогда подписывайтесь:
vk.com/grimm_tales
Ежедневные обновления: фантастические арты, интересные фильмы, игры и книги, уроки рисования, рукоделия и фейри макияжа!
Мы ждем Вас!

---

Как курица, лягушка и мышь совет держали

[Асима Сказочник]

Как-то вечером собрались на сеновале Курица, Лягушка и Мышь совет держать, как им быть дальше.
Говорит Курица:
- Не могу здесь больше жить! Хозяйка сегодня хотела зарезать меня, я еле ноги унесла, на сеновале спряталась.
- А за что?
- А за что?
- Да ни за что! Одно всего яичко и утаила - всех голодом заморила, хозяйку разозлила.

Говорит Мышь:
- Не могу здесь больше жить! Мурка всю ночь гонялась за мной, хотела сцапать и съесть меня, я еле ноги унесла, на сеновале спряталась.
- А за что?
- А за что?
- Да ни за что! Один лишь мешочек и прохудила - всех на зерно разорила, Мурку разозлила.

Говорит Лягушка:
- Не могу здесь больше жить! Хозяйкин сын весь день ловил меня в пруду, хотел замучить меня до смерти, я еле ноги унесла, на сеновале спряталась.
- А за что?
- А за что?
- Да ни за что! Один лишь разочек и квакнула - дитя всю ночь плакало - всех разбудила, хозяйкиного сына разозлила.

Стали они плакаться, сетовать, друг другу советовать и не знали, что дальше делать.

Тогда говорит Курица:
- Давайте улетим отсюда! Замашем-замашем крылышками! Раз-два-три - за забор и в кусты!

Но не согласились Лягушка с Мышью, опять стали плакаться, сетовать, друг другу советовать и не знали, что дальше делать.

Тогда говорит Мышь:
- Давайте убежим отсюда! Засеменим-засеменим ножками! Раз-два-три - за забор и в кусты!

Но не согласились Курица с Лягушкой, опять стали плакаться, сетовать, друг другу советовать и не знали, что дальше делать.

Тогда говорит Лягушка:
- Давайте упрыгаем отсюда! Поскочем-поскочем лапками! Раз-два-три - за забор и в кусты!

Но не согласились Курица с Мышью, опять стали плакаться, сетовать, друг другу советовать и не знали, что дальше делать.

Спорили-спорили, плакались-плакались, сетовали-сетовали: то летать, то бежать, то прыгать друг другу советовали. Да так громко раскудахтались, расквакались да распищались, что и хозяйка, и хозяйкин сын, и даже Мурка посбежались, и быстро-быстро с горе-советницами разобрались: курицу - на огонек, мышку на - зубок, а лягушку - в коробок.

@темы: про Животных, Авторские сказки

---

Сказка про гусеницу

[Асима Сказочник]

Жила-была гусеница. Жила она на капустном листе и ела его. Однажды прилетела огромная птица, увидела гусеницу и захотела её съесть. Испугалась гусеница, свернулась клубочком и притворилась мертвой. Птица подошла, понюхала гусеницу и сказала: "Фу, мертвая! Не буду ее есть." - и улетела. А гусеница отправилась искать себе новый домик.

Вот, спустилась гусеница с капусты, видит - большая нора в земле! Заползла в нору, а там майский жук сидит. Увидел гусеницу, и как закричит на нее: "Уходи отсюда, это мой домик!". Делать нечего - ушла гусеница.

Поползла гусеница дальше. Видит - большая куча земли, а в ней нора. Заползла гусеница в нору, а то был муравейник, и в нем много-много муравьев. Увидели муравьи гусеницу, и как закричат: "Уходи отсюда, это наш домик!". Делать нечего - ушла гусеница.

Поползла гусеница дальше. Видит - лист трубочкой свернутый лежит. Заползла туда гусеница, а там жук колорадский. Увидел гусеницу, и как закричит на нее: "Уходи отсюда, это мой домик!". Делать нечего - ушла гусеница.

А уже ночь наступает, холодно гусенице и страшно.

Ползет гусеница дальше, видит - качан цветной капусты растет. Заползла в него, а там много-много таких же точно гусениц, как и она, и все цветную капусту жуют и песенку поют: "Мы едим-едим-едим, и совсем мы не грустим!". Запела гусеница тоже:"Мы едим-едим-едим, и совсем мы не грустим!", и так всем другим гусеницам понравилось, как она поет, что подружились они, стали вместе жить поживать, и пузо набивать.

Вот и сказочке конец, а кто слушал - молодец!

@темы: про_Насекомых, Авторские сказки

---

Легенда о Лунной жрице, демоне и бесстрашном воине.

[шоколад с перчинкой]

На заре веков, когда Древние Боги спускались с небес на землю, и служили им прекрасные Жрицы, жила в Свете Луны, юная девушка по имени Авиана. Кожа ее была цвета алебастра, волосы подобны чистейшему лунному свету, а глаза-цвета молодой зелени. И была Авиана жрицей богини Луны-Нэвес.
Каждое полнолуние, спускалась Авиана по лунной дороге, из Света Луны в Вечнозеленый Лес, окруженный непроходимыми горами Аттавии, облегчая страдания больных и страждущих.
И жил в это время в Лиридии бесстрашный воин-Аман’тул. Он был так ловок и силен, что не осталось вскоре в Лиридии ни одного воина, способного противостоять ему. Однажды к дому Аман’тула пришел старик и стал просить помощи бесстрашного воина. Старик поведал, что на вершине горы Рэнд живет колдун Валестраз, служащий богу зла-Дахусу.
Каждый месяц забирал Валестраз новорожденных детей и приносил их в жертву Дахусу.
Выслушал старика Аман’тул и решил помочь. Вместе с верным своим другом, Кадгаром, отправился он в путь. Семь дней и семь ночей скакали они к горе Рэнд и на восьмой день достигли ее подножия, где и решили заночевать. Ночью явилась Кадгару прекрасная девушка, с черными как ночь глазами.
-Идем со мной, храбрый воин! Я дам тебе великую власть и великое богатство!-сказала она. И увидел Кадгар видение, как стоит он в великолепном дворце, окруженный роскошью и богатством, а прислуживают ему земные правители.
- Все это будет твоим, - обещала ему ведьма. - Лишь помоги Валестразу победить Аман’тула.
Сооблазнился Кадгар увиденным и решил предать своего друга. Отдала ведьма предателю черный мешочек и велела всыпать его содержимое в вино Аман’тула, а затем исчезла.
На утро, когда проснулся Аман’тул, увидел он, как друг его жарит большого кабана.
-Сегодня мы поднимемся на вершину горы Рэнд и сразимся с Валестразом. Возможно, случится так, что это наша последняя трапеза,- произнес Кадгар и протянул другу бурдюк с вином. Не ожидал Аман’тул зла от Кадгара и выпил вино. И тот час же закружилась голова у бесстрашного воина, окутала его зеленая пелена, а когда рассеялась она, увидел Кадгар, что превратился друг его в чудовище с головой льва, крыльями мыши летучей и хвостом черным ящерицы. Понял Аман’тул, что предал его Кадгар и в ярости бросился на бывшего друга, но неведомая сила отбросила его назад. Вдруг позади предателя появилась ведьма, являвшаяся ему ночью, и вонзила нож в спину Кадгара. Умер Кадгар.
И тогда обратилась ведьма к Аман’тулу:
-Я Велина, верная слуга Валестраза. Теперь ты создание моего господина и никогда не сможешь причинить ему вред. Подчинись воле Валестраза! Служи ему верно, и он наградит тебя!
Но не согласился Аман’тул служить черному колдуну, раскрыл крылья и улетел прочь от горы Рэнд. Разозлилась Велина на непокорного воина и призвала из глубин Тьмы могущественного демона - Иллидана. Знала ведьма, что не может находиться демон в мире Света более сотни зим и предложила она ему сделку.
- Уничтожь Аман’тула, создание тьмы, и клянусь Силой Дахуса, я принесу тебе столько жертв, что сможешь ты находиться в мире Света, целое тысячелетие.
Согласился Иллидан убить Аман’тула и исчез в огненном пламени.

Долго летал Аман’тул в небе, гонимый болью от предательства своего друга и отчаяньем, а когда обессилел, опустился на ледяную глыбу, у входа в снежные пещеры, что находились на вершине аттавийских гор. Лишь самые отчаянные храбрецы пытались покорить снежные горы Аттавии, но не доходили они и до середины вершин. Здесь и решил остаться Аман’тул, скрываясь от людских глаз. Днем прятался он в пещерах, а по ночам вылетал на охоту в лес, что раскинулся за горами.
Однажды ночью увидел Аман’тул прекрасную девушку, спускающуюся по лунной дороге на землю. Ослепленный ее красотой, решил он, что сама Нэвес предстала глазам его. И решил Аман’тул молить богиню Луны, снять заклятие Валестраза.
Едва спустилась Авиана на землю, бросился к ее ногам Аман’тул, умоляя помочь ему. Жаль стало ей заколдованного воина, но не могла помочь ему жрица, слишком сильны были темные чары.
- Не могу я помочь тебе, несчастный. Слишком сильны колдовские чары. Но еженочно, буду молить я Великую Нэвес, даровать тебе освобождение.
Окрыленный надеждой, вернулся Аман’тул в снежные пещеры, а Авиана поднялась по лунной дороге в Свет Луны.
Следующей ночью, когда темнота спрятала Луну в своих объятиях, оставив лишь золотой полумесяц, явилась Авиана в лунный Храм Нэвес и обратилась к богине:
-О, милосердная Нэвес, дарующая покой и исцеление. Я встретила доблестного воина, на которого Зло наложило печать тьмы. Но сил моих и знаний оказалось недостаточно, чтобы помочь ему. Прошу тебя, даруй ему исцеление, так как проклят был он пытаясь помочь людям.
Долго молчала Нэвес и лишь смотрела на свою жрицу, а затем произнесла:
- Я дам тебе сил, чтобы исцелить этого смертного, жрица. Но помни, что сердце твое, лишь мне принадлежать должно.
Покорно опустила голову Авиана и вернулась обратно в Свет Луны.

И вновь наступило полнолуние. С нетерпением ждал Аман’тул, когда спустится по лунной дороге Авиана.
- Богиня милосердна, - произнесла жрица, слегка коснувшись рукой его лица. И в тот же миг вернулся прежний облик к Аман’тулу. Увидела его Авиана и забилось ее сердце быстрее, но не подала она вида и стала исцелять других страждущих.
И сердце Аман’тула стало биться быстрее. Понял он, что любит прекрасную Авиану.
Но не знал Аман’тул, что не один он жаждет любви Авианы. В тени деревьев Вечнозеленого Леса, спрятался Иллидан, желавший убить бесстрашного воина. Но увидев юную жрицу, решил он расторгнуть сделку с Велиной и покорить сердце Авианы.
Ведь только добровольно отданное сердце бессмертной жрицы, могло даровать ему силы перейти в мир Света и остаться там навсегда.
Позже, вернулась Авиана в Свет Луны, но не покидали ее мысли о Аман’туле. Нежность пробудилась в ее сердце. Двадцать семь долгих ночей мечтала она о новой встрече благородным воином, а на двадцать восьмую ночь, когда наступило полнолуние, увидела она Аман’тула, преклонившим колено у лунной дороги.
- Прекрасная жрица, я лишь смертный, не достойный даже коснутся волос твоих. А о любви твоей, я даже мечтать не смею. Позволь мне стать лишь тенью твоей, верным слугой, исполняющим все твои желания.
Улыбнулась ему Авиана, и хотела коснуться его плеча, но появилась вдруг рядом рассерженная Нэвес:
- Ты предала меня жрица. Ты отдала свое сердце этому смертному. За это проведешь ты вечность на Луне и никогда больше не сможешь спуститься на Землю.
Налетел тут сильный ветер и унес Авиану на Луну, а ревнивая богиня вернулась в свой храм.
 
Разбито было сердце Аман’тула, печальна была Авиана. Лишь Иллидан не был расстроен. Спрятавшись во тьме ночи, стал он соблазнять прекрасную Авиану, ласково шепча каждую ночь:
Aviana, que sufren tanto dolor,
Su corazón está roto, pero el dolor es muy grande.
Te diré un pequeño secreto.
Dos almas soñando contigo.
Uno hasta ahora, y tan cerca de uno.
Te daré amor eterno,
El descanso eterno en la oscuridad.
Sólo dame tu mano. Venga conmigo.

Но и Аман’тул не сдавался. Каждую ночь он пел для Авианы, надеясь, что она услышит его зов.
L'amore che io canto
E pagina d'eterno
Airone che mai
Nessuno potra
Imprigionare in noi
Bandiera di una fede
Piu bianca della neve
Battito che dovunque sarai
Non ti abbondondera

Amor che hai visto i secoli andar via
Castelli e regni in polvere
Nell'infinito correre
Amore senza fine e senz'addio
Tan fuerte, que
Che anche l'odio trasformo
Incanto d'amor.

И Авиана слышала его. И слышали песню звезды. И жалко им было юную жрицу и бесстрашного воина. И каждую ночь звезды умоляли Нэвес простить Авиану и отпустить ее к Аман’тулу. Но богиня Луны была непреклонна.
Время шло. Аман’тул все старел, но все так же, каждую ночь он пел для прекрасной Авианы. Но однажды ночью не услышала песни воина Авиана и поняла, что Аман’тул умер. Заплакала жрица и вновь услышала ласковый шепот Иллидана.
- Иди со мной, -уговаривал демон, - и обрети покой и забвенье. Никакой боли и страданий. Лишь покой.
Слишком сильна была боль от утраты любимого. Взглянула Авиана на звезды в последний раз и протянула руки в темноту ночи:
-Я отдам тебе свое сердце. Веди меня и даруй мне забвенье, - произнесла она.
Взял Иллидан ее за руку и упала Авиана замертво, а из груди ее вылетел маленький, но очень яркий огонек и опустился на ладонь демона. Проглотил Иллидан огонь сердца жрицы и получил великую силу, позволяющую ему путешествовать между миром Света и миром Тьмы. Но не только силу передало ему сердце жрицы, но и ее доброту, которая смягчила черное демоническое сердце. Взял Иллидан мертвую Авиану и превратил в самую яркую звезду на небе, а рядом с ней поместил душу Аман’тула, чтобы они хотя бы на небе были вместе, а сам растворился во тьме ночи.

Жажду критики, дабы привести легенду в приличный вид.

@темы: Авторские сказки, про_Богов

---

Вильгельм Гауф "Рассказ о корабле привидений"

[Лианэль]

Мой отец держал в Бальсоре маленькую лавочку, не будучи ни бедным, ни богатым, он принадлежал к тем людям, которые неохотно идут на риск, из страха потерять то малое, что имеют. Он воспитал меня в простоте и прямоте и добился того, что я с юных лет мог стать ему помощником. Как раз когда мне исполнилось восемнадцать лет, он решился на первую крупную торговую сделку, но вскоре умер, вероятно, от тревоги, что доверил морю тысячу золотых. Спустя несколько недель пришла весть о гибели корабля, на который отец мой погрузил свои товары, и мне осталось только порадоваться, что отца нет в живых. Но моей юношеской отваги эта беда не сломила. Обратив в деньги все имущество, оставшееся после отца, я в сопровождении верного слуги, который, по старой привязанности, хотел до конца разделить мою судьбу, пустился в путь искать счастье на чужбине.

С попутным ветром отплыли мы из Бальсорской гавани. Корабль, на котором я приобрел себе место, направлялся в Индию. Около двух недель мы плыли по спокойному морю, как вдруг капитан сообщил нам о приближающейся буре. Вид у него был озабоченный, в этой местности он явно недостаточно хорошо знал фарватер, чтобы спокойно идти навстречу буре. Он приказал убрать все паруса, и мы медленно поплыли по течению. Наступила ночь, ясная и холодная, и капитан подумал было, что ошибся, предсказывая бурю. Вдруг, совсем близко от нас, пронесся корабль, которого мы раньше не видали. С его палубы к нам долетели крики дикого веселья, которые меня в этот страшный час перед бурей изрядно удивили. Но капитан, стоявший подле меня, смертельно побледнел. «Мой корабль погиб! – воскликнул он. – То плывет сама смерть!» Не успел я попросить у него объяснения этого странного возгласа, как к нам с воем и криком бросились матросы. «Видели вы его? – кричали они. – Теперь нам крышка». Капитан же велел читать душеспасительные изречения из Корана и сам взялся за руль. Но тщетно! Откуда ни возьмись, налетела буря, и не прошло даже часа, как корабль наш затрещал и застыл на месте. Тотчас же на воду были спущены лодки, и едва успели все до единого матроса спастись, как на наших глазах корабль затонул, и я совершенно нищим очутился в открытом море. Но бедствия этим не кончились. Буря бушевала все сильнее, и управлять лодкой оказалось невозможным. Я крепко обнял своего старого слугу, и мы поклялись держаться друг за друга до последней минуты. Наконец забрезжил рассвет; с первым проблеском зари ветер подхватил нашу лодку и опрокинул ее. Так я больше и не видал никого из экипажа корабля. От падения я лишился чувств; я пришел в себя в объятиях моего верного старого слуги, который спасся на опрокинутой лодке и втащил меня за собой. Буря утихла. Нашего корабля не было и в помине, но мы увидели неподалеку другой корабль, к которому нас несло волнами. Когда мы подплыли ближе, я узнал в нем тот самый корабль, который ночью промчался мимо нас и привел в такой ужас капитана. При виде этого корабля меня охватил неизъяснимый трепет; предсказание капитана, столь ужасно оправдавшееся, безлюдие на корабле, откуда при нашем приближении, несмотря на все оклики, никто не отзывался, внушали мне страх. Но то была единственная возможность спастись, и мы возблагодарили пророка, который послал нам столь чудесное избавление. С носа корабля свисал длинный канат. Работая изо всех сил ногами и руками, подплыли мы к нему, чтобы за него ухватиться. Наконец нам это удалось. Я возвысил голос до крика, но на корабле по-прежнему царила тишина. Тогда мы стали взбираться вверх по канату, – я, как младший, впереди. Но, о ужас! Что за зрелище представилось моим взорам, когда я взошел на палубу! Весь пол был залит кровью, двадцать или тридцать трупов в турецких одеждах лежали распростертые на полу; у грот-мачты стоял богато одетый человек с ятаганом в руке, но лицо у него было бледное и искаженное; воткнутым в лоб большим гвоздем он был приколочен к мачте и тоже мертв. Испуг сковал мне ноги, я не смел вздохнуть. Наконец наверх взобрался и мой спутник. И его поверг в ужас вид палубы, где не было ничего живого, – всюду одни лишь страшные трупы. Затем, обратившись в своем смятении с молитвой к пророку, мы решились идти дальше. После каждого шага мы оборачивались, не покажется ли что-нибудь новое, еще более страшное, но все оставалось по-прежнему: куда ни глянь, вокруг ничего живого, только мы да океан. Даже говорить громко мы не смели из страха, что пригвожденный к мачте мертвый капитан обратит к нам взгляд своих неподвижных глаз либо один из убитых повернет голову в нашу сторону. Наконец мы добрались до лестницы, ведшей в трюм. Мы невольно остановились и взглянули друг на друга: ни один из нас не решался высказать свои мысли вслух.

«О господин! – заговорил наконец мой верный слуга. – Здесь случилось нечто ужасное. Но если даже там внизу полно убийц, я скорее готов сдаться на их милость, чем оставаться дольше тут с мертвецами». Так же думал и я. Мы собрались с духом и, трепеща от ожидания, стали спускаться по лестнице. Но и внизу была мертвая тишина, только гулко отдавался звук наших шагов. Мы остановились перед дверью в каюты. Я приложил ухо к двери и прислушался, но все было тихо. Я отворил дверь. В каюте царил беспорядок. Повсюду вперемежку валялись одежда, оружие и другие предметы. Все было расшвыряно как попало. По-видимому, экипаж или по меньшей мере капитан недавно бражничал здесь, потому что даже со стола не было убрано. Мы пошли дальше из каюты в каюту, из одного помещения в другое, – всюду мы находили обильные запасы шелка, жемчуга, сахара и прочего. Я не помнил себя от радости при виде такого богатства, ибо, раз на корабле никого не было, я полагал, что могу все считать своим. Однако Ибрагим напомнил мне, что мы, по всей вероятности, находимся еще очень далеко от земли и что одним нам, без посторонней помощи, до нее не добраться.

Мы подкрепились яствами и напитками, которые нашлись здесь в изобилии, и вернулись на палубу. Но тут нас снова мороз пробрал по коже при жутком зрелище трупов. Мы решили избавиться от них, выбросив их за борт, но какой ужас охватил нас, когда мы убедились, что ни одного из них сдвинуть с места нельзя! Они были точно прикованы к полу, и, чтобы их удалить, пришлось бы выломать доски из палубы, но для этого у нас не было инструментов. И капитана тоже не удалось оторвать от его мачты; даже вынуть у него из застывшей руки ятаган мы не могли.

День мы провели в печальных размышлениях о нашей доле, а когда стала приближаться ночь, я позволил старику Ибрагиму лечь спать, сам же решил оставаться на палубе, высматривая, не появится ли помощь. Но когда взошел месяц и я по звездам высчитал, что время приближается к одиннадцати, меня стал одолевать сон, и я помимо своей воли свалился за бочку, стоявшую на палубе. Но то было скорей забытье, нежели сон, потому что я отчетливо слышал, как билось море о борта корабля, а паруса скрипели и свистели под ветром. Вдруг мне послышались на палубе мужские голоса и шаги. Я хотел приподняться и выглянуть, но незримая сила сковала мне члены, – даже глаза я не мог приоткрыть. А голоса становились все отчетливей; мне чудилась веселая возня матросов на палубе, сквозь шум я различал чей-то громкий повелительный голос, кроме того, я отчетливо слышал, как подтягивались канаты и крепились паруса. Но мало-помалу сознание мое помутилось, я впал в глубокий сон, сквозь который мне мерещился лязг оружия; проснулся я, только когда солнце стояло уже высоко в небе и жгло мне лицо. С удивлением озирался я по сторонам; буря, мертвецы и все, что я слышал этой ночью, представилось мне сном; но когда я вгляделся, все было по-вчерашнему. Неподвижно лежали мертвецы, неподвижно стоял пригвожденный к мачте капитан. Я посмеялся над своим сном и встал, чтобы отыскать моего старика.

Он сидел в каюте, погруженный в размышления. «О господин, – воскликнул он, когда я вошел туда, – я предпочел бы лежать на самом дне моря, чем провести еще одну ночь на этом бесовском корабле!» Я спросил его о причине такого отчаяния, и он ответил мне: «Проспав несколько часов, я проснулся и услышал над головой какую-то беготню. Сперва я подумал было, что это вы, но нет, – там топталось не меньше двадцати человек, и, кроме того, ко мне доносились оклики и крики. Наконец тяжелые шаги раздались и на лестнице. Тут в голове у меня все смешалось; лишь минутами сознание возвращалось ко мне, и я видел, как тот самый человек, что пригвожден наверху к мачте, сидел здесь за столом, пел и пил вино, а тот, в пунцовом кафтане, что лежит на палубе неподалеку от него, сидел рядом и пил вместе с ним». Так рассказывал мой старый слуга.

Вы легко поймете, друзья, каково было у меня на душе, – обмана чувств тут быть не могло, ведь и я отчетливо слышал возню мертвецов. Плыть на корабле в такой компании казалось мне ужасным. А Ибрагим мой снова погрузился в глубокие думы. «Вспомнил!» – наконец вскричал он. Ему пришло на ум заклинание, которому научил его дед, человек бывалый и много путешествовавший, и которое помогало против колдовства и наваждений; кроме того, мой старый слуга уверил меня, что, усердно читая молитвы из Корана, мы одолеем на следующую ночь тот неестественный сон, который охватывал нас. Предложение старика пришлось мне по душе. С тревогой ждали мы приближения ночи. Подле каюты капитана был чуланчик; там мы решили спрятаться. Мы просверлили в дверях несколько дыр, достаточно больших, чтобы видеть сквозь них всю каюту; затем мы крепко-накрепко заперли дверь изнутри, и Ибрагим написал на всех четырех углах имя пророка. Так мы стали дожидаться ужасов ночи. И опять около одиннадцати часов меня неудержимо стало клонить ко сну. Мой слуга посоветовал мне прочесть несколько молитв из Корана, что мне действительно помогло. Вдруг наверху проснулась жизнь; канаты заскрипели, на палубе раздались шаги, и до нас явственно долетели голоса. Некоторое время мы просидели в напряженном ожидании, как вдруг услышали, что кто-то спускается по лестнице в каюту. Тут старик начал произносить заклятие против привидений и колдовства, которому научил его дед:


Летаете ль вы на просторе,

Скрываетесь ли под землей,

Таитесь ли в недрах вы моря,

Кружит ли вас вихрь огневой, –

Аллах ваш творец и властитель,

Всех духов один повелитель.


Должен сознаться, что я не очень верил в это заклинание, и когда дверь раскрылась, волосы у меня встали дыбом. В каюту вошел тот высокий статный человек, которого я видел пригвожденным к мачте. Гвоздь и теперь торчал у него посреди лба, но ятаган он вложил в ножны; за ним вошел еще один, одетый менее богато, и его я видел лежащим наверху. Первый был, бесспорно, капитан, бледное лицо его обрамляла длинная черная борода; дико вращая глазами, оглядывал он каюту. Я хорошо рассмотрел его, когда он проходил мимо; он же, по-видимому, не обращал никакого внимания на дверь, за которой мы скрывались. Он и его спутник уселись за стол посреди каюты и заговорили на незнакомом нам языке громким, почти доходящим до крика голосом. Голоса их становились все громче и яростней, пока наконец капитан не ударил кулаком по столу так, что стены задрожали. С диким хохотом вскочил его собеседник и кивнул капитану, чтобы тот следовал за ним. Капитан поднялся тоже, выхватил ятаган из ножен, и оба покинули каюту. Мы вздохнули свободней, когда они ушли; но страхам нашим долго еще не суждено было кончиться. На палубе становилось все шумней и шумней. Оттуда доносилась беготня, слышались крики, смех и вой. В конце концов шум перешел в адский грохот, казалось, словно палуба со всеми парусами обрушивается на нас; раздался звон оружия, крик – и внезапно опять наступила мертвая тишина. Когда спустя несколько часов мы решились подняться наверх, то все было по-прежнему: мертвецы лежали, как и раньше, неподвижные и одеревенелые.

Так провели мы на корабле несколько дней: корабль подвигался в направлении к востоку, где, по моему расчету, должна была находиться земля, но если за день он и проходил порядочное расстояние, то ночью, видимо, возвращался вспять, ибо при восходе солнца мы оказывались всегда на прежнем месте. Объяснить себе это мы могли только одним: что мертвецы по ночам плыли на всех парусах обратно. Чтобы это предотвратить, мы до наступления ночи подвязали паруса и применили уже испытанное однажды средство – мы написали на пергаментном свитке имя пророка, прибавили к этому дедовское заклинание и обернули свитком связанные паруса. С трепетом ждали мы у себя в каморке, что будет дальше. Призраки в эту ночь неистовствовали еще сильнее, но, глядь! На следующее утро паруса были подвязаны так же, как мы их оставили. Теперь, в течение дня, мы стали распускать столько парусов, сколько требовалось, чтобы корабль не спеша двигался вперед, и таким образом за пять дней прошли порядочное расстояние.

Наконец утром шестого дня мы увидели невдалеке землю и возблагодарили Аллаха и его пророка за наше чудесное спасение. Весь этот день и следующую ночь мы плыли вдоль берега, а на седьмое утро обнаружили невдалеке город. С большим трудом нам удалось бросить якорь, который тотчас же укрепился; затем мы спустили на воду стоявшую на палубе лодку, налегли на весла и поплыли к городу. Спустя полчаса мы вошли в реку, впадавшую в море, и поднялись на берег. У городских ворот мы осведомились, как называется город, и узнали, что город этот индийский; находится он поблизости от той местности, куда я первоначально собрался плыть. Мы отправились в караван-сарай и подкрепились после своего необычайного путешествия. Там же я поспешил разузнать, как мне найти мудрого и ученого человека, и при этом дал понять хозяину, что нужен мне такой человек, который сведущ в колдовстве. Он привел меня в отдаленную улицу, к невзрачному домику, постучался, а когда меня впустили, наказал мне спросить Мулея.

В доме меня встретил седобородый старичок, с длинным носом, и спросил, чего я желаю. Я сказал, что ищу мудрого Мулея, и он мне ответил, что он и есть Мулей. Тут я спросил у него совета, как мне поступить с мертвецами и каким способом убрать их с палубы.

Он ответил мне, что матросы, верно, осуждены плавать по морю за какое-нибудь злодеяние. Он полагает, что чары рассеются, как только мертвецов перенесут на землю; но снять их можно лишь вместе с досками, на которых они лежат. Корабль же со всеми его богатствами принадлежит мне перед богом и законом, ибо я его как бы нашел; но все это я должен хранить в глубокой тайне; и если я ему сделаю маленький подарочек от своих излишков, то он вместе со своими рабами поможет мне вынести мертвецов. Я обещал щедро наградить его, и мы отправились в путь, взяв с собой пятерых рабов, снабженных пилами и топорами. По дороге колдун Мулей не мог надивиться, как удачно мы придумали перевить паруса изречениями из Корана. Он сказал, что это для нас было единственным средством спасения. Солнце стояло еще высоко, когда мы добрались до корабля. Мы все дружно принялись за работу, не прошло и часа, как четверо мертвецов лежали уже в челноке. Рабам было приказано перевезти их на землю и там похоронить. Вернувшись, они рассказали, что мертвецы избавили их от трудов погребения, ибо, будучи положены на землю, они тотчас же обратились в прах. Мы продолжали выпиливать доски и к вечеру перевезли на землю всех мертвецов. Наконец на борту остался лишь тот, что был пригвожден к мачте. Тщетно старались мы вытащить гвоздь из дерева, никакой силой не удалось выдвинуть его хотя бы на волосок. Я не знал, как быть, нельзя же было срубить мачту, чтобы перенести капитана на землю. Но из этой беды меня тоже выручил Мулей. Он спешно отправил одного из рабов на берег, приказав ему привезти горшок с землей. Когда горшок был принесен, колдун пошептал над ним какие-то таинственные слова и высыпал землю на голову мертвеца. Тот немедленно открыл глаза, глубоко вздохнул, и рана от гвоздя у него на лбу стала кровоточить. Теперь мы без труда вынули гвоздь, и раненый упал на руки одного из рабов.

– Кто привел меня сюда? – спросил он, очнувшись. Мулей указал на меня, и я подошел к нему по ближе. – Благодарю тебя, неведомый чужестранец, ты спас меня от долгих мучений. Уже пятьдесят лет мое тело плавает по этим волнам, а дух мой был осужден возвращаться в него каждую ночь. Но теперь головы моей коснулась земля, я получил отпущение и могу удалиться к праотцам.

Я просил его рассказать нам, в чем причина его мытарств, и он заговорил:

– Пятьдесят лет тому назад я был влиятельным, именитым человеком и жил в Алжире; страсть к наживе побудила меня снарядить корабль и заняться пиратством. Я промышлял этим ремеслом уже некоторое время, когда в Занте на корабль ко мне сел один дервиш. которому хотелось проехать бесплатно. Мы с товарищами были люди грубые и ни во что не ставили святость дервиша; я даже позволял себе насмехаться над ним. Однажды он, в благочестивом рвении, осудил мой греховный образ жизни; ночью, во время выпивки с моим штурманом, я вспомнил его слова и вскипел от гнева. Разъяренный тем, что какой-то дервиш осмелился сказать мне слова, которых я не потерпел бы даже от султана, я бросился на палубу и вонзил ему в грудь кинжал. Умирая, он проклял меня и мой экипаж, сказав, что нам не дано ни жить, ни умереть, пока мы не коснемся головой земли. Дервиш умер, мы бросили его в море и посмеялись над его угрозами. Но слова его сбылись в ту же самую ночь. Часть моего экипажа возмутилась против меня. Произошла яростная схватка; мои приверженцы были побеждены, и мятежники пригвоздили меня к мачте. Но и они погибли от полученных ран, и скоро весь мой корабль представлял собой большую могилу. У меня тоже помутилось в глазах, дыхание остановилось, я думал, что умираю. Но то было лишь оцепенение, сковавшее меня. На следующую ночь, в тот самый час, когда мы бросили дервиша в море, все мы пробудились. Жизнь вернулась, но говорить и делать мы могли лишь то, что говорили и делали в роковую ночь. Так мы плаваем уже целых пятьдесят лет – не можем ни жить, ни умереть, ибо как нам было достичь земли? С безумной радостью распускали мы все паруса каждый раз, как начиналась буря, надеясь разбиться об утесы и найти усталой голове покой на дне моря. Но это нам не удавалось. Теперь же наконец я умру. Еще раз благодарю тебя, мой неведомый спаситель! Если сокровища могут тебя вознаградить, возьми мой корабль в знак моей признательности.

Сказав это, капитан поник головой и испустил дух. Тотчас и он превратился в прах, как его спутники. Мы собрали прах в ящичек и закопали его в землю; в городе я нашел рабочих, которые починили мой корабль. С большой прибылью выменяв те товары, что имелись у меня на борту, на другие, я нанял матросов, щедро одарил моего друга Мулея и направился к себе на родину. Однако плыл я не прямым путем, а приставал к разным островам и странам, продавая свои товары. Пророк благословил мое начинание. Спустя девять месяцев я прибыл в Бальсору, удвоив наследство, полученное от умершего капитана. Мои сограждане немало удивились моим богатствам и моей удаче и полагали, что я, наверное, нашел алмазную пещеру знаменитого морехода Синдбада. Я не стал разуверять их; но с тех пор все бальсорские юноши, едва достигнув восемнадцати лет, пускались в странствия, чтобы, подобно мне, найти свое счастье. А я жил спокойно и мирно и каждые пять лет совершал путешествие в Мекку, дабы возблагодарить в святых местах господа за его милости и умолить его, чтобы он принял к себе в рай капитана и его товарищей.

На следующий день караван беспрепятственно продолжал свой путь, и, когда все хорошенько отдохнули на привале, чужестранец Селим обратился к Мулею, младшему из купцов, с такой речью:

– Хоть вы годами и моложе нас всех, но вы всегда веселы и наверное храните в памяти не одну забавную историю. Угостите нас ею, дабы мы освежились после дневного зноя.

– Я охотно потешил бы вас каким-нибудь рассказом, однако молодости приличествует быть скромной во всем; и посему я не хочу опережать своих старших спутников. Цалевкос всегда так мрачен и замкнут, – почему бы ему не рассказать нам, что омрачило его жизнь? Если у него есть горе, может статься, мы придем ему на помощь, ибо мы всегда готовы служить брату, будь он даже чужой веры.

Тот, к кому обращалась эта речь, был греческий купец, человек средних лет, красивый и здоровый, но очень сумрачный. Хоть он и был неверным (немусульманином), однако сумел внушить спутникам доверие и уважение к себе. Между прочим, у него была только одна рука; некоторые из его спутников подозревали, что именно это несчастье настраивает его на мрачный лад.

На участливый вопрос Мулея Цалевкос отвечал:

– Ваше участие очень лестно для меня; горя у меня нет, по крайней мере, такого, в котором вы, при самых благих намерениях, могли бы помочь мне. Однако, раз Мулей как будто ставит мне в упрек мой мрачный вид, я расскажу вам нечто, могущее объяснить, почему я кажусь мрачнее других людей. Вы видите, что я потерял левую руку: я лишен ее не от рождения, а поплатился ею в самые тягостные дни моей жизни. Моя ли в том вина, и прав ли я, что стал с тех пор мрачнее, чем подобает моему положению, вы рассудите сами, когда услышите рассказ об отрубленной руке.

@темы: Авторские сказки

---

Вильгельм Гауф "Рассказ об отрубленной руке"

[Лианэль]

Родился я в Константинополе. Отец мой был драгоманом при Порте и попутно вел довольно прибыльную торговлю ароматическими маслами и шелками. Он дал мне хорошее воспитание, отчасти сам обучая меня, отчасти поручив мое образование одному из наших священнослужителей. Вначале он прочил меня в свои преемники по торговле, но когда я стал проявлять недюжинные способности, он, по совету друзей, решил сделать из меня врача, – ибо врач, когда он менее невежествен, чем обычные шарлатаны, легко преуспевает в Константинополе. У нас в доме бывало много франков, и один из них уговорил отца послать меня к нему на родину, в город Париж, где этому ремеслу обучают лучше всего и притом даром; сам он, возвращаясь домой, брался бесплатно отвезти меня туда. Мой отец, тоже путешествовавший в молодости, изъявил согласие, и франк сказал мне, чтобы я был готов в путь через три месяца. Я не помнил себя от радости, что увижу чужие края, и не мог дождаться минуты, когда мы погрузимся на корабль. Наконец франк закончил свои дела и собрался в дорогу. Вечером, накануне отъезда, отец повел меня к себе в спаленку; там я увидел прекрасную одежду и оружие, разложенные на столе. Но еще более привлекала мой взор большая куча червонцев, – я никогда до той поры не видал их в таком множестве.

Отец обнял меня и сказал:

– Взгляни, сын мой, какую я приготовил тебе в дорогу одежду. И оружие тоже предназначается тебе. Это самое оружие твой дед надел на меня, когда я отправлялся на чужбину. Я знаю, ты умеешь владеть им; но никогда не пускай его в ход иначе как для защиты, – но тогда бей вовсю. Состояние мое невелико; взгляни – я поделил его на три части; одна принадлежит тебе, вторая пойдет мне на обеспечение в случае нужды, третья же будет для меня священна, – пусть она хранится про черный день тебе. – Так говорил мне старик отец, и слезы стояли у него в глазах – быть может, он предчувствовал, что мы не увидимся более.

Путешествие сошло благополучно; вскоре мы прибыли в страну франков, а через шесть дней пути очутились в большом городе Париже. Здесь мой франкский друг нанял мне комнату и посоветовал бережно расходовать мой капитал, составлявший в общем две тысячи талеров, Я прожил в том городе три года и учился всему, что надлежит знать искусному врачу, однако я бы солгал, сказав, что пребывание там было мне приятно, ибо тамошние нравы не пришлись мне по вкусу, а настоящих друзей я приобрел немного, но это были весьма достойные молодые люди.

Тоска по родине под конец совсем одолела меня, за все время я ничего не слыхал о своем отце, и потому поспешил воспользоваться благоприятным случаем, чтобы возвратиться домой.

Дело в том, что из страны франков в Оттоманскую Порту отправлялось посольство. Я поступил в качестве хирурга в свиту посла и счастливо добрался до Стамбула. Но отеческий дом мой был заперт; соседи очень удивились, увидав меня, и сказали мне, что отец мой умер два месяца тому назад. Тот священник, что обучал меня в мои юные годы, принес мне ключ; одинокий и осиротелый, поселился я в пустынном доме. Все оказалось на тех же местах, как было при отце, – только денег, которые обещал оставить мне отец, я не нашел. Я спросил о них священника, и тот с поклоном ответил: «Отец ваш скончался святым человеком, завещав свое состояние церкви». Это было и осталось для меня непостижимым, но что мог я поделать? Свидетелей против священника я выставить не мог, и мне приходилось только радоваться, что он не забрал заодно также и дом и товары моего отца. Это было первое несчастье, поразившее меня. Но вслед за тем посыпался удар за ударом. Как врач я не мог завоевать известность, потому что стыдился быть шарлатаном и не имел поддержки отца, который ввел бы меня в самые знатные и богатые дома, закрытые теперь для горемыки Цалевкоса. И товары отца тоже не находили сбыта, ибо покупатели рассеялись после его смерти, а новые скоро не приобретаются. Однажды я горько призадумался над своей участью, и тут мне пришло в голову, что в стране франков я нередко видел моих соотечественников, которые бродили из края в край, предлагая свои товары на городских базарах; я припомнил, что покупали у них как у иноземцев охотно и что при такой торговле нетрудно нажить огромные барыши. Мое решение было тотчас принято. Я продал отеческий дом, часть вырученных денег отдал на хранение надежному другу, а на остальные закупил редкостные в стране франков товары, как-то: шали, шелковые ткани, притирания и масла; приобрел себе место на корабле и пустился во второе плавание к стране франков. Едва дарданелльские укрепления остались позади, как счастье, по-видимому, вновь улыбнулось мне. Путь наш был краток и благополучен. Я пошел бродить по большим и малым городам франков и всюду находил покладистых покупателей. Друг мой все время слал мне из Стамбула новые товары, и я день ото дня становился богаче. Скопив наконец достаточно, чтобы отважиться на более крупное предприятие, я отправился со своими товарами в Италию. Тут я должен признаться, что добывал деньги еще другим путем, а именно своим врачебным искусством. Едва я приезжал в какой-нибудь город, как оповещал объявлениями, что прибыл греческий врач, исцеливший множество больных; и, надо сказать, мой бальзам и мои снадобья принесли мне немало цехинов. Так я в конце концов добрался до итальянского города Флоренции. Я решил подольше пожить в этом городе, отчасти потому, что он пришелся мне по вкусу, отчасти же потому, что мне хотелось отдохнуть от утомительных странствий.

Я нанял себе лавку в квартале Санта Кроче и в трактире, неподалеку оттуда, две хороших комнаты с балконом. Немедленно же я разослал людей с объявлениями, оповещающими обо мне как о купце и целителе. Не успел я открыть свою лавку, как покупатели хлынули толпой, и хоть цены у меня были довольно высокие, но торговал я лучше других, потому что держал себя обходительно и приветливо с покупателями. Так я счастливо прожил уже четыре дня во Флоренции, как однажды вечером, собираясь запирать лавку и, по своему обыкновению, проверяя запасы притираний в банках, я обнаружил в одной из них записку, которую сам я туда не клал. Я развернул записку и нашел там приглашение явиться в ту ночь ровно в двенадцать часов на мост, называемый Ponte Vecchio.1 Я долго размышлял, кто бы это мог звать меня туда, но ведь я не знал ни души во Флоренции и потому подумал, что меня, наверное, хотят повести тайком к больному, как это уже бывало не раз. Итак, я решил отправиться туда, захватив из предосторожности саблю, которую некогда подарил мне отец.

Когда время приблизилось к полуночи, я собрался в путь и вскоре очутился на Ponte Vecchio. Мост был совсем пустынен, но я решил ждать того, кто меня звал.

Ночь стояла холодная, луна сияла ярко, и я глядел на воды Арно, уносившие вдаль отражение лунного света. На городских колокольнях пробило двенадцать; я оглянулся и увидел перед собой высокого человека, наглухо закутанного в красный плащ, краем которого он прикрывал себе лицо.

Сперва я очень испугался оттого, что он так внезапно очутился подле меня, но тотчас овладел собой и заговорил:

– Коли это вы позвали меня сюда, так скажите, что вам угодно?

Человек в красном повернулся и медленно произнес:

– Следуй за мной!

Тут уж мне показалось немного страшновато идти куда-то вдвоем с незнакомцем; я остановился и сказал:

– Подождите, сударь, извольте мне сперва сказать, куда надо идти; соблаговолите также открыть мне свое лицо, дабы я знал, что вы не замышляете против меня плохого.

Но красный человек не внял моим словам.

– Как тебе угодно, Цалевкос, не хочешь идти, оставайся! – ответил он и пошел дальше.

Тут я вспылил:

– Я не из тех, что позволяют любому дураку водить себя за нос; выходит, что я напрасно торчал здесь холодной ночью?

В три прыжка нагнал я его, схватил за плащ и, крича еще громче, взялся другой рукой за саблю; но плащ остался у меня в руке, а незнакомец исчез за ближайшим углом. Гнев мой мало-помалу остыл, – ведь плащ остался у меня, и с его помощью я, уж конечно, найду ключ к этой необычайной загадке. Я накинул плащ на себя и отправился домой. Едва я отошел шагов на сто, как кто-то проскользнул вплотную мимо меня и прошептал на франкском языке:

– Берегитесь, граф, нынче ночью ничего нельзя предпринять.

Но не успел я оглянуться, как неизвестный был уже далеко, и я увидел лишь тень, мелькавшую вдоль домов. Я сразу понял, что обращение относилось не ко мне, а к плащу, но разъяснить оно мне ничего не могло. На следующее утро я принялся размышлять, как быть. Сперва я собирался объявить о находке плаща, но тогда незнакомец мог бы прислать за ним третье лицо, и я не получил бы желаемой разгадки. Обдумывая дело, я внимательно разглядывал плащ.

Он был из тяжелого генуэзского бархата пурпурного цвета, оторочен каракулем и богато заткан золотом. Великолепие плаща навело меня на мысль, которую я решил тотчас же привести в исполнение. Я отнес его к себе в лавку и выставил на продажу, но назначил за него такую высокую цену, какую никто, я был уверен, не согласится дать. Моим намерением было внимательно приглядываться ко всякому, кто пожелает купить его, ибо фигуру незнакомца, хоть и мимолетно, но явственно представшую передо мной без плаща, я бы узнал из тысячи. Охотников приобрести плащ такой необычайной красоты нашлось немало, но никто и отдаленно не походил на незнакомца и никто не хотел платить за него огромную цену в двести цехинов. Удивило меня также, что все, кого я спрашивал, есть ли еще такой плащ во Флоренции, отвечали отрицательно и уверяли, будто никогда не видали столь искусной и изящной работы.

Начинало смеркаться, когда наконец в лавку вошел молодой человек, не раз бывавший у меня и уже предлагавший в тот день большую цену за плащ; он швырнул на стол кошелек с цехинами и вскричал:

– Клянусь богом! Цалевкос, я готов разориться, только бы купить у тебя плащ. – И тут же принялся отсчитывать монеты. Я был в сильном замешательстве; выставил плащ лишь для того, чтобы привлечь к нему взоры незнакомца, а тут вдруг явился молодой глупец, который согласен выложить за него назначенную мной несуразную цену. Что мне было делать? Я согласился, ибо, с другой стороны, меня радовала мысль получить столь блестящее возмещение за ночное беспокойство. Юноша накинул плащ и ушел; но с порога вернулся вновь и бросил мне бумажку, которая была приколота плащу, сказав:

– Смотри, Цалевкос, здесь прицеплено что-то, должно быть, не имеющее отношения к плащу.

Я равнодушно взял записку, но что я увидел! На ней стояло: «Нынче ночью в тот же самый час принеси плащ на Ponte Vecchio; четыреста цехинов ждут тебя». Я стоял как громом пораженный. Итак, я сам упустил свое счастье и совершенно не достиг своей цели; не долго думая, я сгреб те двести цехинов, догнал юношу, купившего плащ, и обратился к нему:

– Заберите свои цехины, дружище, а мне оставьте плащ, я никак не могу отдать его.

Тот сперва принял все за шутку, но, увидав, что я не шучу, рассердился, обозвал меня дураком, и дело в конце концов дошло до драки. Однако мне посчастливилось вырвать у него в потасовке плащ, и я собрался уже пуститься наутек, когда юноша принялся звать полицию и потащил меня в суд. Судья был очень удивлен такого рода жалобой и присудил плащ моему противнику. Тогда я стал предлагать юноше двадцать, пятьдесят, восемьдесят и, наконец, сто цехинов, сверх его двухсот, только бы он отдал мне плащ. Чего я не мог добиться просьбами, того достиг деньгами. Он забрал мои кровные цехины, я же торжествующе удалился с плащом, прослыв сумасшедшим на всю Флоренцию. Но людская молва не трогала меня, ведь я-то лучше знал, что выгода на моей стороне.

Нетерпеливо ждал я ночи. В то же время, что и вчера, отправился я с плащом под мышкой на Ponte Vecchio. С последним ударом часов из мрака вынырнула фигура и направилась ко мне.

То был бесспорно вчерашний незнакомец.

– Плащ при тебе? – спросил он меня.

– Да, сударь, – отвечал я, – но он обошелся мне в сто цехинов наличными.

– Знаю, – заметил тот. – Получай, тут четыреста.

Мы подошли вместе к широкому парапету моста, и он отсчитал мне монеты; их было четыреста; блеск их радовал мое сердце, – увы! – не подозревавшее, что то будет его последняя радость. Я спрятал деньги в карман и собрался внимательно разглядеть щедрого незнакомца, но он был в маске, из-за которой на меня грозно сверкали темные глаза.

– Благодарю вас за вашу доброту, сударь, – обратился я к нему, – что вам теперь угодно от меня? Однако скажу заранее: на дурное дело я не пойду.

– Напрасная тревога, – возразил он, накидывая себе на плечи плащ. – Мне нужна ваша помощь, как врача, но только не для живого, а для мертвеца.

– Как это возможно? – вскричал я в изумлении.

– Я прибыл с сестрой из дальних стран, – начал он, кивком приказав мне следовать за ним, – тут мы жили у одного из друзей нашей семьи. Моя сестра вчеpa скоропостижно скончалась, и родные хотят завтра похоронить ее. Но, по нашему старому семейному обычаю, всем нам надлежит покоиться в фамильном склепе; многие, умершие в чужих краях, все же были на бальзамированы и перевезены туда. Родне я согласен оставить ее тело, но отцу я хочу привезти хоть голову его дочери, чтобы он в последний раз взглянул на нее.

Обычай отрезать головы близким родственникам, правда, покоробил меня, но я не осмелился возражать из страха обидеть незнакомца. Поэтому я сказал только, что хорошо умею бальзамировать мертвецов, и попросил его проводить меня к покойнице. Однако я не удержался от вопроса – почему все это происходит ночью и облечено такой тайной? Он отвечал мне, что родных его намерение приводит в ужас и днем они стали бы препятствовать ему, но, когда голова уже будет отнята, им поневоле придется смириться; он бы мог прямо принести мне голову, но вполне понятное чувство не позволяет ему самому отрезать ее.

Тем временем мы подошли к большому великолепному дому. Спутник мой указал мне на него как на цель нашей ночной прогулки. Мы миновали главный портал дома, вошли в маленькую дверцу, которую незнакомец тщательно затворил за собой, и поднялись в темноте по узкой винтовой лестнице. Она вела в скудно освещенную галерею, через которую мы достигли комнаты, где горела одна лампа под потолком.

В этом покое стояла кровать, на которой лежал труп. Незнакомец отвернулся, видимо скрывая слезы. Он указал мне на кровать, велел быстро и хорошо исполнить порученное мне дело и вышел из комнаты.

Я достал свои инструменты, которые в качестве врача всегда имел при себе, и приблизился к кровати. Видно было только лицо трупа, но оно показалось мне таким прекрасным, что меня невольно охватила глубокая жалость. Волосы ниспадали длинными прядями, – щеки были бледны, глаза сомкнуты. Сперва я сделал надрез по коже, как принято у врачей при ампутации какого-нибудь члена; затем взял самый свой острый нож и одним взмахом перерезал горло. Но, о ужас! – покойница открыла глаза и вновь с глубоким вздохом сомкнула их, словно лишь сейчас испустив дух. И одновременно из раны на меня брызнула струя горячей крови. Мне стало ясно, что бедняжку умертвил я, ибо в том, что она мертва, сомневаться не приходилось: от такой раны спасения быть не может. Несколько минут простоял я неподвижно, трепеща от содеянного. Значит, красный человек обманул меня? Или же сестра была в летаргическом сне? Последнее показалось мне вероятнее. Но я не решился бы сказать брату, что менее глубокий разрез мог разбудить ее, не убив, и потому решил совсем отнять голову от туловища; но умирающая застонала еще раз, судорожно вытянулась и умерла; тут страх одолел меня, и я в смятении кинулся вон из комнаты. Снаружи в галерее было темно: лампа погасла, спутник мой исчез, и мне пришлось на ощупь продвигаться вдоль стены, чтобы добраться до винтовой лестницы. В конце концов я набрел на нее и, скользя, спотыкаясь, спустился по ней. Внизу тоже не оказалось ни души. Дверца была лишь притворена, и я вздохнул с облегчением, очутившись на улице, ибо там, в доме, мне было совсем невмоготу. Подгоняемый страхом, бросился я к себе на квартиру и зарылся в постель, стремясь забыться после совершенного мной страшного дела. Но сон не приходил, и лишь утро принудило меня собраться с мыслями. Я предполагал, что человек, толкнувший меня на такое страшное злодеяние, меня не выдаст. Я решился не мешкая отправиться к себе в лавку и заняться своим делом, приняв по возможности беспечный вид. Но увы! – новое обстоятельство, которое я обнаружил лишь сейчас, усугубило мою тревогу. Я не находил ни своей шапки, ни пояса, ни ножей и не мог припомнить, оставил ли я их в комнате убитой или растерял во время бегства. К несчастью, первая догадка была более правдоподобна, и, значит, меня легко могли уличить в убийстве.

В обычное время я открыл лавку. Сосед, как и каждое утро, не замедлил явиться ко мне, ибо он был человек общительный.

– Ну, что вы скажете, – начал он, – какое ужасное событие приключилось нынче ночью! – Я сделал вид, будто ничего не знаю. – Неужели вы не слыхали того, о чем толкует весь город? Не слыхали, что прекраснейщий цветок Флоренции, Бианка, дочь губернатора, убита нынче ночью? Ах! Вчера еще я видел, как она, веселая, проезжала по улицам вместе с женихом, ведь на сегодня назначена их свадьба.

Каждое слово соседа, как острый нож, вонзалось мне в сердце, и пытка повторялась беспрерывно, ибо каждый покупатель пересказывал мне эту историю, уснащая ее подробностями, которые были одна ужаснее другой; но до того ужаса, который видел я сам, никто додуматься не мог. Среди дня ко мне в лавку вошел судейский чиновник и попросил меня удалить покупателей.

– Синьор Цалевкос, – произнес он, доставая потерянные мною вещи, – эти вещи принадлежат вам?

Я собрался было отказаться от них, но, увидав в полуотворенную дверь своего хозяина и нескольких знакомых, которые могли бы свидетельствовать против меня, решил не отягощать своей вины еще и ложью и признал предъявленные мне вещи. Судейский чиновник предложил мне следовать за ним и привел меня в большое здание, оказавшееся тюрьмой. Там он до поры до времени оставил меня в отдельном помещении.

Поразмыслив в одиночестве, я понял весь ужас своего положения. Мысль, что я убийца, – хоть и против воли, – не давала мне покоя; не мог я также утаить от себя, что блеск золота отуманил мне разум, иначе я так слепо не поддался бы обману.

Через два часа после ареста за мной пришли. Меня повели куда-то вниз по бесконечным лестницам, пока мы не очутились в большой зале. Там, вокруг длинного, покрытого черным стола, сидело двенадцать человек, преимущественно стариков. Вдоль стен залы шли скамьи, сплошь занятые именитыми флорентийцами; вверху, на галереях теснились обыватели. Когда я подошел к черному столу, из-за него поднялся человек с мрачным и скорбным лицом – то был губернатор. Он обратился к собранию со словами, что ему как отцу нельзя быть судьей в этом деле и потому он на сей раз уступает свое место старейшему из сенаторов. Старейший из сенаторов был старец, по меньшей мере девяностолетнего возраста; он стоял совсем согбенный, остатки седых волос ниспадали ему на виски, но глаза еще пылали огнем и голос был тверд и уверен. Он начал с вопроса, признаюсь ли я в убийстве. Я попросил его выслушать меня; откровенно и внятно изложил я все, что сделал, и все, что знал. Я заметил, что во время моего рассказа губернатор то бледнел, то краснел; а когда я кончил, он вскочил в бешенстве.

– Как, негодяй! – крикнул он мне. – Ты еще хочешь свалить на другого злодеяние, совершенное тобою из корысти?

Сенатор поставил ему на вид его вмешательство, ибо он добровольно отказался от своих прав, да, кроме того, ничем пока не доказано, что злодейство совершено мной из корысти, ведь, по его собственному показанию, у покойницы ничего украдено не было. Мало того, он заявил губернатору, что ему следует дать отчет о прежней жизни своей дочери. Ибо лишь таким путем можно вывести заключение, говорю ли я правду или нет. Вслед за тем он прекратил на сегодня разбор дела, дабы, сказал он, поискать разгадки в бумагах покойной, которые вручит ему губернатор. Меня снова отвели в тюрьму, где я провел печальный день, мечтая о том лишь, чтобы как-нибудь отыскались нити, связующие покойницу с человеком в красном плаще. Преисполненный надежд, переступил я на другой день порог залы суда. На столе лежало много писем; старик сенатор спросил меня, моя ли то рука. Я взглянул на них и узнал почерк тех двух записок, которые получил я. Я заявил об этом сенаторам, но слова мои не встретили доверия; мне возразили, что как та, так и другая бесспорно писаны мною, ибо подпись повсюду начинается с Ц, первой буквы моего имени. Письма же содержали угрозы и предостережения против брака, в который покойница намеревалась вступить. По-видимому, губернатор успел дать какие-то неблагоприятные сведения обо мне, ибо в этот день со мной обращались подозрительнее и строже. Дабы оправдаться, я сослался на бумаги, которые должны быть у меня в комнате. Мне ответили, что там уже искали, но ничего не нашли. Так, к концу этого судебного заседания всякая надежда покинула меня, и, когда на третий день я снова был приведен в залу, мне прочитали приговор, в котором меня, как уличенного в преднамеренном убийстве, приговаривали к смертной казни. Такова, значит, моя доля; вдали от родины, разлученный со всем, что мне дорого на земле, я осужден был безвинно, во цвете лет, кончить жизнь под топором!

Вечером этого ужасного дня, решившего мою участь, я сидел в своей одинокой темнице; надежды мои угасли, – все помыслы сосредоточились на смерти; как вдруг дверь моей тюрьмы растворилась и вошел какой-то человек. Долго и молча вглядывался он в меня.

– Вот как привелось мне увидеть тебя вновь, Цалевкос! – заговорил он наконец.

Я не узнал его в тусклом свете лампы, но, при звуке его голоса, воспоминания воскресли во мне; то был Валетти, один из немногих друзей, приобретенных мною во времена моего учения в городе Париже. Он сказал, что случайно приехал во Флоренцию, где проживает его отец, человек почтенный; услыхав мою историю, он явился в последний раз повидаться со мной и от меня самого узнать, каким образом я дошел до столь тяжкого преступления. Я рассказал ему всю историю. Он был явно поражен и заклинал открыть ему, моему единственному другу, все без утайки, – чтобы не уйти из этого мира с ложью на совести. Я поклялся ему всем святым, что говорю правду и что на мне лежит одна вина: ослепленный блеском золота, я не усмотрел неправдоподобности в рассказе незнакомца.

– Итак, ты прежде не знал Бианки? – спросил он меня.

Я заверил его, что ни разу в жизни не видал ее. Тогда Валетти рассказал мне, что тут кроется глубочайшая тайна и что губернатор очень торопил с моим осуждением; а по городу теперь ходит молва, будто я давно знал Бианку и убил ее из мести, потому что она выходит замуж за другого. Я заметил в ответ, что все это весьма подходит к человеку в красном, но я не в силах доказать его причастность к преступлению. Валетти в слезах обнял меня и пообещал сделать все, чтобы по крайней мере спасти мне жизнь. Я не слишком надеялся, однако знал, что Валетти человек разумный и сведущий в законах и что он все сделает для моего спасения. Два долгих дня прошло в неизвестности, наконец явился Валетти.

– Я приношу утешение, хотя и нерадостное. Тебе будет дарована жизнь и свобода, но ты лишишься одной руки.

Прочувствованно поблагодарил я друга за спасение жизни. Он сообщил, что губернатор никак не желал разрешить пересмотр дела, но под конец, боясь показаться несправедливым, пошел на уступку, согласившись, если в летописях Флоренции найдется подобный случай, наложить ка меня такую же кару, какая была наложена тогда. Мой друг со своим отцом дни и ночи рылись в старых книгах и наконец нашли случай, совершенно сходный с моим. Приговор там гласил: надлежит у него отрубить левую руку, отобрать в казну имущество, его же самого подвергнуть вечному изгнанию. Такова теперь и моя кара, и мне нужно приготовиться к предстоящим тяжким минутам. Я не стану рисовать вам те тяжкие минуты, когда мне пришлось посреди площади положить руку на плаху и когда собственная кровь фонтаном обдала меня!

Валетти взял меня к себе, пока я не поправился, а затем щедро снабдил меня деньгами на дорогу, ибо все, что я скопил своими трудами, стало добычей суда. Я отправился из Флоренции в Сицилию и оттуда, первым попавшимся кораблем, в Константинополь. Все надежды у меня были на тот капитал, что я оставил на хранение другу; кроме того, я просил его приютить меня; но как я изумился, когда друг спросил, отчего я не хочу поселиться в своем доме. Он рассказал мне, что какой-то неизвестный человек приобрел на мое имя дом в греческом квартале, а соседям объявил, что вскоре явлюсь я сам. Я тотчас отправился туда вместе с другом и был радостно встречен всеми знакомыми. Один пожилой купец вручил мне письмо, которое оставил человек, совершивший за меня покупку дома.

Я прочел: «Цалевкос! Две руки готовы трудиться без устали, дабы ты не ощущал потери одной. Дом, который ты видишь, и все его содержимое принадлежит тебе, а каждый год ты будешь получать столько, сколько нужно, чтобы считаться человеком богатым. Прости тому, кто несчастней тебя!» Я догадывался, кем оставлено это письмо, а купец на мой вопрос ответил, что человек тот показался ему чужеземцем и одет был в красный плащ. После этого рассказа я принужден был признать, что незнакомец мой не вполне лишен душевного благородства. Я оказался владельцем дома, устроенного наилучшим образом, а кроме того, еще и лавки с такими прекрасными товарами, каких у меня никогда не бывало. С тех пор протекло десять лет; больше по привычке, чем из нужды, разъезжаю я по торговым делам, но в той стране, где мне пришлось столько претерпеть, я больше не был ни разу. С тех пор я каждый год получал по тысяче золотых, но хоть меня и радует благородство того злополучного человека, однако ему не окупить скорбь моей души, где вечно жив душераздирающий образ убитой Бианки.


Цалевкос, греческий купец, окончил свой рассказ. С глубоким участием слушали его все остальные; особенно взволнован, казалось, был чужестранец: он неоднократно глубоко вздыхал, и Мулею раз даже почудилось, будто на глазах у него слезы. Долго толковали они об этой истории.

– Вы, надо думать, ненавидите незнакомца, что так подло лишил вас благороднейшей части тела и чуть было не лишил самой жизни? – спросил гость.

– Прежде, в самом деле, случались минуты, когда я в сердце своем винил его перед господом за то, что он навлек на меня такое горе и напоил ядом мою жизнь, – отвечал грек, – но я нашел утешение в вере отцов, которая повелевает мне возлюбить врага; да и он, конечно, несчастнее меня.

– Вы благороднейший человек! – вскричал гость, с чувством пожимая руку Цалевкоса.

Но тут начальник стражи прервал их беседу. С озабоченным видом вошел он в шатер и доложил, что надо быть начеку, ибо в этих местах чаще всего совершаются нападения на караваны, а его стража как будто заметила вдали отряд всадников.

Купцов сильно встревожило это известие, но чужестранец Селим подивился их тревоге, заметив, что при такой охране нечего бояться кучки арабских разбойников.

– О да, господин мой! – отвечал ему начальник стражи. – Будь это простой сброд, можно бы без страха расположиться на покой, но с некоторых пор снова появился грозный Орбазан, а при нем надо держать ухо востро.

Гость спросил, кто такой Орбазан, и Ахмет, старший из купцов, ответил ему:

– В народе рассказывают много чудес об этом человеке. Одни полагают, что он одарен сверхъестественной силой, ибо нередко он один поражает сразу пять-шесть человек; другие считают его смельчаком-франком, которого несчастия занесли в здешние края, – кто бы, однако, он ни был, ясно одно – он нечестивец, злодей и разбойник.

– Этого вы не можете сказать, – возразил ему Леза, один из купцов. – Хоть он и разбойник, но тем не менее благородный человек, что испытал на себе мой брат и чему я мог бы привести вам доказательства. Все свое племя он держит в подчинении, и пока он кочует по пустыне, никакое другое племя не смеет показаться в этих местах. Да он и не грабит, как другие, а только взимает с караванов дань, и кто беспрекословно выплачивает ее, тот может без помехи совершать свой путь, ибо Орбазан – повелитель пустыни.

Так беседовали между собой путешественники, сидя в шатре; тем временем среди стражи, охранявшей место стоянки, поднялась сильная тревога. Порядочная кучка вооруженных всадников показалась на получасовом расстоянии; они явно направлялись напрямик к стоянке. Один из стражников явился в шатер сообщить, что нападение готовится в самом деле. Купцы принялись совещаться, как быть – выступать ли навстречу или ждать нападения. Ахмет и двое других купцов постарше предпочитали второе, но пылкий Мулей, а также Цалевкос настаивали на первом и обратились к гостю с просьбой поддержать их. Но тот спокойно достал из-за пояса синий платочек с красными звездами, привязал его к копью и велел одному из рабов водрузить его над шатром; он ручается головой, сказал он, что всадники, увидав этот знак, спокойно проедут мимо. Мулей не верил в успех, но раб все же водрузил копье над шатром. Между тем все успели вооружиться и с волнением смотрели навстречу всадникам. Но те, по-видимому, заметив знак, круто изменили направление, обогнули место стоянки и поскакали в другую сторону.

Изумленные путешественники несколько минут молча переводили взгляд со всадников на своего гостя. Тот же, как ни в чем не бывало, стоял перед шатром и смотрел вдаль. Наконец Мулей прервал молчание.

– Кто же ты, могущественный незнакомец, чьему знаку покорны дикие кочевники пустыни? – вскричал он.

– Вы переоцениваете мое могущество, – возразил Селим Барух. – Я захватил этот знак, убегая из плена. Что он означает, я не знаю и сам; одно мне известно, что он служит могущественной защитой тому, кто путешествует с ним.

Купцы благодарили гостя, называя его своим спасителем. И в самом деле, число всадников было так велико, что караван вряд ли мог бы обороняться против них.

Успокоенные, отправились все на покой, когда же солнце начало склоняться, а вечерний ветерок подул над песчаной равниной, караван снялся и пустился в дальнейший путь.

На следующий день он расположился примерно лишь на расстоянии дня пути от конца пустыни. Когда путешественники вновь собрались в большом шатре, купец Леза повел такую речь:

– Я сказал вам вчера, что страшный Орбазан – благородный человек; позвольте мне нынче подтвердить вам это рассказом о приключениях моего брата. Отец мой был кади в Акаре. Нас у него – трое детей. Я – старший, а брат и сестра много моложе меня. Когда мне минуло двадцать лет, один из братьев отца призвал меня к себе. Он назначил меня наследником своего имущества с тем, чтобы я находился при нем до его смерти. Однако он достиг преклонного возраста, так что я лишь два года тому назад возвратился на родину, ничего не зная о том, какая ужасная судьба постигла между тем моих близких и какой благодетельный оборот дал ей Аллах.


Примечания:

1 Старый мост (ит.).

@темы: Авторские сказки

---

почти юридическая сказка

[~Countess~]

- Король сказал, что двери его сокровищницы открыты передо мной! - буркнул рыцарь.
- Они и открыты, - миролюбиво откликнулся кладовщик. - Прямо перед твоим носом.
- Тогда дай мне войти.
Кладовщик не сошел с порога.
Рыцарь нахмурился:
- Ты не выполнишь приказ короля?
Кладовщик покачал головой:
- Если ты войдешь, двери сокровищницы будут открыты не перед, а за тобой. Вот это - уже серьезное нарушение приказа.
- Для чего мне распахнутые двери, если я не могу пройти внутрь? - вспылил рыцарь.
- Понятия не имею. Строить догадки о королевских намерениях не в моих привычках.
- Король хотел, чтобы я сам выбрал себе в сокровищнице награду!
- Он именно так и сказал?
- Нет, - признался рыцарь. - Он произнес: "В награду за то, что ты поразил дракона, двери моей сокровищницы открыты перед тобой!"- Угу, - кивнул кладовщик. - Я так и думал.
Рыцарь взялся за меч.
- Я при исполнении, - напомнил кладовщик. - Не советую.
Насупившись, рыцарь произнес:
- Ладно. Я скоро вернусь.
Он развернулся и зашагал прочь.
- Как только ты появишься тут, двери тотчас же перед тобой откроются! - заверил кладовщик рыцарскую спину и сомкнул створки.
Через полчаса у входа в сокровищницу загрохотала железная перчатка.
Кладовщик выглянул:
- Быстро ты.
- Пропускай! - бросил ему рыцарь брюзгливо.
Кладовщик поднял брови:
- Король сказал еще что-нибудь?
- Нет, - ответил рыцарь. - Он не сказал. Король написал.
Рыцарь протянул кладовщику свиток, тот развернул его и медленно, по складам, прочел: "Подателю сего, рыцарю, поразившему дракона, разрешено войти в королевскую сокровищницу и взять там то, что рыцарь сочтет достойной для себя наградой".
- А потом ты положишь то, что взял, на место? - поинтересовался кладовщик.
- Читай дальше, - скомандовал рыцарь.
Кладовщик отмотал от свитка еще немного и продолжил: "Взятое рыцарь волен вынести из сокровищницы и использовать по своему разумению, для своего блага и без всяких ограничений. Подпись " Король".
- Какой король имеется в виду? - уточнил кладовщик.

Рыцарь ткнул в самый конец свитка -там стояла приписка: "Нашего королевства". Под текстом красовались три печати - чернильная, из воска и из красного сургуча.
- Все верно, - с сожалением согласился кладовщик. - Что ж, выбирай.
Рыцарь ступил через порог, повел носом и прошелся вдоль полок.
- Я возьму это, - сказал он, ткнув пальцем в ближайшую драгоценность.
- Ты уверен? - кладовщик всем своим видом советовал рыцарю отказаться от замысла.
- Абсолютно.
Кладовщик что-то нацарапал на бумажном листе.
- И еще это, - рыцарь, надувая щеки и натужно краснея, снял с верхней полки огромный ларец.
Кладовщик сокрушенно добавил каракулей.
- Какая нужда записывать? - с подозрением спросил рыцарь.
- Для порядка.
- Король увидит список?
- Не исключено. Если его величество вдруг пожелает узнать, какую награду ты выбрал, я буду готов к отчету.
- Ладно, пусть будет так, - рыцарь потер ладони. - Тогда еще это, и это, и вон то.
- Не многовато ли? - со значением в голосе заметил кладовщик.
- В самый раз. Тем более, что я не закончил.
- Думаю, будет лучше, если я сейчас же сообщу королю, что тут делается, - тоскливо вздохнул кладовщик.
Рыцарь небрежно вынул из-за пазухи клочок пергамента и предъявил его кладовщику. На пергаменте значилось: "Рыцарю - не мешать!" Внизу, как положено, вилась подпись "Король. Нашего королевства", и виднелись три печати.
Пыхтя, рыцарь выволок из угла туго набитый объемистый мешок.
- Ми-шок, - произнес вслух кладовщик, ожесточенно карябая пером, и добавил: - Сколько добра уходит!
- У кого уходит, а кому добавляется, - процедил рыцарь, шатаясь под тяжестью толстенного рулона.
- Зачем тебе ковер? - возмутился кладовщик.
- В дополнение к гобеленам! - отрезал рыцарь и полез за гобеленами.
Кладовщик перевернул свой листок на другую сторону.
- А это что? - полюбопытствовал рыцарь, разглядывая массивную кованую конструкцию непонятного назначения.
- Не знаю, - пожал плечами кладовщик. - Раз находится здесь, наверное, что-то ценное.
- Беру, - решил рыцарь.
Кладовщик вывел в реестре: "Жулезяка тижолая - 1 шту." - и шмыгнул носом.
- Ну, теперь вон тот сундук, два ящика и короб со шкатулками. Пожалуй, все, - рыцарь вытер пот со лба. - Ах, да! Еще тележку!
Кладовщик встрепенулся:
- В приказе было написано "вынести". Все, что не сможешь унести, останется здесь!
Рыцарь пошарил за пазухой. На очередном куске пергамента имелось короткое разрешение "Пусть вывозит!", заверенное королевской подписью и тремя печатями.
Взвалив на тележку свою награду и перевязав ее веревками, чтобы куча не рассыпалась, рыцарь попробовал сдвинуть тележку с места. У него ничего не вышло.
- Помогай! - пропыхтел он утомленно.
- И не подумаю! - мотнул головой кладовщик. - Об этом речи не было.
Рыцарь полез за пазуху. Кладовщик вздохнул и налег на тележку. Колеса страдальчески скрипнули.
Они с трудом выпихнули поклажу через двери.
- Дальше на меня не рассчитывай! - злорадно заявил кладовщик. - Мое место в сокровищнице!
- А ты мне больше и не нужен.
Рыцарь свистнул.
Пол и стены затряслись, и в галерею ступил дракон.
- Тащи! - крикнул рыцарь и бросил дракону конец каната, привязанного к тележке.
- Ну, ты даешь! - хмыкнул дракон, обозрев гору ценностей.
Кладовщик раскрыл рот и сполз спиной по стенке.
- Представляешь? - дракон подмигнул кладовщику и кивнул на рыцаря. - Этот прохиндей собрал уже четырех принцесс! Каре!
Рыцарь пожал плечами.
- Ты же утверждал, что поразил дракона! - в отчаянии крикнул ему кладовщик.
- Конечно, поразил! - подтвердил дракон, впрягаясь в тележку. - Этот рыцарь и теперь продолжает меня поражать.

Найдено на просторах интернета.

@темы: про_Драконов, про_Рыцарей

---

Разноцветости доброты.

[Spiridon]

Хамелеон жил в небольшом домике, возле прекрасного оазиса. Ты знаешь, что такое оазис? Нет? Оазис — это небольшой островок природы, посреди сухой и жаркой пустыни. Оазис когда-то создал сам Хамелеон, он по глотку воды, по пригоршне земли нёс через пустыню к своему дому и там всё это хранил в тёмном глубоком подвале. Когда и земли и воды накопилось достаточно — он дождался самой тёмной и холодной ночи и принялся за работу. Так возник Разноцветный Оазис.
Звали Хамелеона... А так его и звали: Хамелеон. Он удивительно менял цвета, мог стать даже зелёным, как трава в его Оазисе, но об этом позже.
Он был очень добрым и все пользовались его добротой, ничего не давая взамен.
«Раз он может жить в самом центре такой большой пустыни — ему ничего не стоит поделиться с нами, усталыми путниками, едой и водой», - думали все, кто проходил и без спроса пили воду и отдыхали на зелёной травке. Но наступило самое жаркое лето, и Разноцветный Оазис стал высыхать. Через некоторое время води и травы осталось так мало, что её едва хватило бы и самому Хамелеону...
-Пить хочу, дайте пить...
Это был голос маленького пастушка Акмаля, который прошёл пол-пустыни в поисках своего верблюда. Он очень устал, но так и не нашёл пропажу. Вдруг мальчик увидел маленький зелёный лужок и небольшое озерцо. Стремглав кинулся он к спасительному оазису, напился, поспал на зелёной траве и отправился домой, совершенно уверенный в том, что дойдёт, раз уж он не погиб в пустыне от жажды и усталости.
Пастушок уходил, а в опустевшем оазисе вслед ему улыбался совершенно счастливый Хамелеон, до последней секунды притворявшийся зелёной травой, которой раньше было так много в его Разноцветном Оазисе…

(с)

@темы: Авторские сказки

---

Звуки арфы

[Piero_Toki]

Знаете, искать идеалы, которые ты уже сумел найти и потерять их вновь, невероятно сложно...
Это сказка прежде всего о душе. А потом уже об уме.

Хрупкое сердечко почти затихло. Пьеро приоткрыл стеклянные глаза, обрамленные белыми ресницами. Вокруг ходило так много людей. И они все были теплыми и горячими. Поток жизни, казалось, вот-вот заденет его, подожгет тонкую фарфоровую кожу полу куклы. Арфа. Тонкие нотки прорезались сквозь шум окружающих, глаза Пьеро забегали в поисках мелодии, в поисках того, кто играл на арфе. От этой музыки веяло красотой, утонченностью. Она была столь мала и хрупка, эта душа, что не могла затмить собою все остальные звуки. Все потому что люди приглушали музыку своими воплями, мольбами и слезами, страстью и болью. Пьеро искал хотя бы отражение этой мелодии в глазах людей, но глаза их были пустыми. Только тогда грустный актер понял главное различие между своими глазами и глазами других. Их глаза были мертвы. Разноцветные радужки были такими же мертвыми, как и взгляды, которые захлебнулись в собственной печали и безмерной тоске. Было страшно протянуть к ним руки, но Пьеро, сотрясаюсь внутри всем своим естеством, протянул. И люди жадно схватились за них, но тут же отпустили, когда их пальцы замерзли, оставив вмятины и царапины на изящных, почти музыкальных запястьях, ладонях. Тогда Пьеро встал и сделал несколько шагов, отдававшие легким скрипом. Он шел дальше, стремясь за звуками арфы. Она была так далеко. Но не было тяжело следовать за мелодией Комната за комнатой, коридор обитый бархатом. Дальше становилось темнее. Ноги почти утопали в темноте. Пьеро выхватил свечку из одинокого канделябра, висевшего на стене. Мелодия внезапно начала затихать. Нет. - едва слышно слетело с губ. Нет! - голос был громче, но он был столь слабым и таким же затихающим как арфа, что казалось, что куколка подпевала ей. Прерывистый, аляпистый полубег-полушаг. Лента спала с ноги, отпуская из плена пуант фарфоровую ступню. И тогда мелодия затихла, на последнем дыхании, оставляя за собой незаконченность и пустоту. И показалась, она пивисла в воздухе навсегда, резко словно чья-то жизнь оборвалась на самом пике, нежном и изящном пике. Пьеро приоткрыл первую попавшуюся дверь и безвольно упал на кровать, в лепестки черных роз, засыпая сладким мечтательным сном.

@темы: Авторские сказки

---

Вступительный, так сказать, взнос.

[FanOldie-kun]

Случайно нашла такое замечательное сообщество. Решила выложить несколько своих старых коротеньких сказок. Вдруг кому-то по душе придутся?

О том, как человек превратился в птицу, чтобы побрататься с ветром.

Если свернуть от старой церкви направо и идти, пока не кончатся признаки цивилизации, то можно выйти на старый пустырь. Заброшенные дома еще видны, когда кончается дорога, но потом исчезают из виду и они.
На старом пустыре не бывает тропинок. Черт его знает, куда они деваются, но доподлинно известно, что придя завтра, уже не найдешь дорожки, протоптанной сегодня. За это дети любят пустырь: вроде бы старый, но каждый день новый. Они играют в прятки в высокой сухой траве, которая почему-то похожа на камыш – и это странно, ведь камышу нужно много воды, а ее здесь никогда не бывает достаточно; они складывают костры на взгорке, усыпанном известняком, и жарят на палочках принесенные из дома сосиски; они ради забавы призывают забытых богов и убегают, если обряд выглядит успешным – и боги на них не обижаются, в отличие от бестолковых взрослых, вечно запрещающих самое интересное.
Взрослые на пустырь не заходят. Что делать в детских угодьях солидным гражданам, отягощенным заботами, семьями и суевериями? Студенты сюда не заходят тоже: им гораздо больше нравится выбираться за город, в лес, и сорить там. Именно поэтому тощая и долговязая, но определенно не детская фигура у подножия замшелой бетонной плиты выглядит на редкость чужеродно.
Человек карабкается вверх. Он уже потерял детскую ловкость, позволяющую уцепиться за любой выступ, но сохранил детское бесстрашие. По наклонной лезть неудобно, груз прожитых лет тянет вниз и гремит за плечами, но человек упорно взбирается на самую высокую точку. Крыша любого из заброшенных домов куда выше, но ему неприятна их замкнутость, не до конца разрушенная временем.
Человек лезет наверх, и, когда наконец достигает края, встает в полный рост. Ветер немедленно хватает его за рубашку, висящую на нем, как на вешалке, и старается столкнуть назад. Он любит пошалить, веселый и немного безумный ветер старого пустыря, привыкший качать траву над головами детей. Человек упрямо сжимает губы и стоит.
Тогда ветру становится интересно. Он садится напротив, прямо в воздухе, и смотрит. Человек вглядывается в небо, а потом отступает на шаг от края и начинает раздеваться. Ветер легонько дует ему в спину, и по коже бегут мурашки. Это кажется ему очень забавным, и ветер катается по траве от смеха.
Совершенно голый человек стоит на краю плиты, весь в мурашках, с растрепавшимися волосами, и смотрит в небо. Над городом проплывают облака, а под ними – птицы. Много-много самых разных птиц. Человек не может различить их отсюда, но точно знает, что они там. «Сейчас, сейчас…» - шепчет он одними губами, нервно потирает ладони и закрывает глаза.
Ветер кружит вокруг него, осыпает пылью и смеется. Только вдруг замечает, что у человека на руках начинают расти перья. И на шее, и на спине, и на груди. Светло-серые перья, темнеющие к хвосту. Да, у человека теперь есть хвост, и ноги его стали совсем тонкими, шея вытянулась, а нос превратился в клюв.
Ветер удивленно замолк, а человек, который теперь птица, подпрыгнул и едва не упал, забыв взмахнуть крыльями.
- Разобьешься же, глупый! – возмущенно шипит ветер, подхватив его в последний момент.
- Спасибо, брат, - отвечает человек-птица и расправляет крылья, бережно поддерживаемый под живот и грудь.
Еще полдня у ветра уходит на то, чтобы научить его правильно вытягиваться в струнку при полете.
- Ты зачем летать-то полез? – спрашивает ветер вечером, уносясь вместе с человеком-птицей к заходящему солнцу.
- Чтобы называть тебя братом, - очень серьезно отвечает человек. – Мы так хорошо играли с тобой, когда были детьми…

О грустных дождях.

В конце лета в город приходят грустные дожди. Они тенью бродят по улицам, оставляя мелкие лужицы, медленно пропитывают собой одежду прохожих, забывших зонты, распыляют в воздухе тоску и осень. Когда попадаешь под грустный дождь, без причины портится настроение, начинают раздражать родственники и коллеги, а кофе не справляется с сонливостью. Глаза закрываются сами, и, если есть возможность, лучше завернуться в одеяло и поспать. Возможно, по пробуждении окажется, что грустные дожди зашили трещину в мироздании, а город бодро шагает в одному ему видимое солнечное завтра.

О человеке-дереве.

...Жил-был на свете человек-дерево. Зимой его все время клонило в сон, когда бы он ни лег, во сколько бы ни встал. Весной он постепенно стал просыпаться раньше и спать меньше. Летом ему стало вообще хорошо: он мог проспать часа четыре-пять и бодрячком ходить весь остальной день. С наступлением осени его снова начало клонить в сон. Сезонный распорядок очень мешал человеку-дереву жить. Начальнику ведь не объяснишь, что на самом деле ты - дерево, у тебя осень, пора сбрасывать листья, замедлять процессы и спать. Человек-дерево слушал споры "жаворонков" и "сов" вокруг и думал: "Какая чушь... вам хотя бы не нужно круглосуточно спать зимой..."

О белом ветре и желтой метели.

Белый ветер был большой шалун. Он никогда не прилетал вовремя и тем более тогда, когда его ждали. Еще белый ветер был мастер создавать метели. Однажды он пришел в наш город в середине октября. Месяц выдался солнечный, дождей было мало, и деревья стояли почти нетронутые. Белый ветер пронесся по парку, и листья сухо зашелестели ему вслед. Понеслась, кувыркаясь, кепка случайного прохожего, а за ней посеревший от пыли пакет и воздушный шарик, вырванный из руки ребенка. Белый ветер оглянулся. Солидный гражданин с портфелем, ругаясь, пытался догнать свою кепку, ребенок хныкал и тыкал пальчиком в запутавшийся в проводах шарик. Суматоха ветру очень понравилась. Он принялся носиться взад-вперед и дуть изо всех сил. Полетели листья, образуя маленькие буранчики, в небе сгустились облака, все вокруг стало желтым-желтым. Началась желтая метель, какой еще ни разу не бывало в нашем городе.
А прохожие были так заняты собой и своими делами, что как всегда ничего не заметили.

@темы: Авторские сказки

---

[Marie Fay]

Когда писала эту сказку вспоминались работы Ютака Кагая, поэтому пускай тут будет его картина в качестве иллюстрации.

Давным давно, жил был один самый обычный король, король правил самым обычным королевством, войны происходили редко, ведьм проворно отлавливали и жгли, так что урожай пропадал не чаще обычного,
лекарей король призывал из-за границы самых искусных, поэтому мог точно знать что болезни не выкосят народу больше чем того требует судьба. Звездочеты предсказывали разное, что в сумме давало нейтральные результаты. И был король вполне доволен.
Однаждыподумалось ему, что неплохо было бы расширить свои владения. Поговаривали будто в горах есть небольшой городишко никому кроме себя не принадлежащий. «Я возведу вокруг города массивные стены, повешу на него свой флаг, буду оберегать его,
присылать своих ремесленников да лекарей, а они будут зваться моими подданными и платить мне налог.» - подумал король и решил что он весьма добр и мудр. Король снарядил небольшое войско и отправился в поход. Но когда они пришли в горы началась снежная буря. Кони разбежались, людей поразбросало кого куда, король зажмурившись от бьющего в лицо снега на ощупь нашел в горе пещерку и укрылся в ней. А когда буря улеглась король выбрался из пещеры и увидел что вокруг белым бело и нет никого из его отряда. Вдруг позади раздалась чудесная музыка и смех, король обернулся. В глубине пещеры что-то светилось и король пошел на свет. Музыка становилась громче и король смог расслышать шум ручья и пение птиц, в лицо ему подул легкий ветерок с цветочным запахом. Король увидел выход из пещеры и вышел. Ярко светило солнце, все цвело как летом, шумела вода, текущая повсюду тоненькими хрустальными ручейками, ввысь взмывался белый купол ажурного дворца. Король обомлел – никогда в жизни еще не доводилось видеть ему подобной красоты, столь светлой и хрупкой. Кружевные стены замка пели словно флейта когда ветер пролетал сквозь них. К королю подошли несколько человек и поприветствовали его. Столь прекрасных людей король еще не видел. Все они были молоды, лица утонченные и правильные, волосы переливались на солнце. Одеты они были в легкие туники и носили множество украшений из горного хрусталя. Более всего королю приглянулась юная девушка с глазами-омутами и светлыми волосами до колен. Короля вели по коридору сквозь стены которого был виден тенистый сад, а он все смотрел и смотрел и не мог отвести взгляда от нее. Девушка опускала взгляд, щеки ее алели и она легонько улыбалась. Вся процессия вошла в просторный зал и король увидел седого старца на троне. Глаза его были серебряны, на голове хрустальная корона, а в руках он держал скипетр.
- Приветствую тебя, странник!, - сказал он королю.
Король поклонился и поприветствовал правителя этого удивительного места.
- Как же ты попал сюда и зачем? – спросил он.
И король стал рассказывать о том, что с ним приключилось.
Как он собирался найти горную деревушку и как грянула буря… Люди, стоящие подле него, ахнули. А старик сделал предупредительный жест рукой.
- Ни слова больше! Ты можешь оставаться здесь столько сколько пожелаешь, но при одном условии – все что произошло с тобой за пределами нашего мира, должно там и остаться. Не рассказывай более ни о чем.
Король весьма удивился, но был рад, что ему позволили жить в этом дивном месте.
Прошло несколько дней, король был невероятно счастлив. Он ни в чем не нуждался, люди были добры и приветливы с ним, каждый вечер, когда на небо поднималась огромная серебряная луна, устраивались танцы. Музыканты играли
на невиданных инструментах с хрустальными струнами и король танцевал с прекрасной светловолосой девушкой, которую полюбил до беспамятства как только увидел.
Однажды они сидели на ступенях ажурного дворца, у воды, и смотрели на лунную дорогу. И королю стало грустно. Он подумал, что королевство его осталось без правителя и должно быть там беспорядок и грабежи, а может соседи, прознав об этом, уже готовятся захватить его.
Король вздохнул.
- Я должен вернуться, – сказал он.
- Куда? - спросила девушка.
- В мое королевство.
Девушка смотрела на лунную дорогу несколько секунд. Король попытался обнять ее, но она резко обернулась и пронзительно посмотрела ему в глаза.
- Я поеду с тобой!
Король просиял и поцеловал любимую.
На следующее утро король направился в тронный зал, что бы узнать, как ему вернуться домой. Старик взмахнул рукой, и они остались одни.
- Подойди поближе, - сказал старик.
Король подошел.
- Ты хочешь уйти, и этому я препятствовать не могу. Когда ты будешь готов, тебе дадут все необходимое и покажут дорогу, но я знаю, что ты хочешь уйти не один. Этого я тоже запретить не в силах.
Король обрадовался.
- Я буду любить и беречь ее до самой смерти.
Старик усмехнулся.
- Хватит ли тебе сил?... Знай же, пока мы счастливы - мы молоды и прекрасны, но любая душевная боль способна убить нас. Вы люди, крепки. Ваши души связаны телом, и не в силах покинуть этот мир пока тело цело. Наши же души свободны.
И если страдают, то стремятся вырваться, разрушая тело. Сможешь ли ты сохранить твою любовь в неведении к страданиям и трудностям твоих людей, Сможешь ли хранить ее счастье до конца дней своих?
Король был поражен. Старик смотрел на него, не сводя глаз.
- Ты можешь остаться жить с нею здесь.
- Не могу, иначе я обреку весь мой народ на страдания и рабство.
- Решай.
Король поник головой и побрел прочь из тронного зала. Как только он вышел, к нему подбежала девушка и спросила, почему он грустен.
- Я должен вернуться, но я не могу взять тебя с собой.
Уголки ее губ дрогнули, девушка охнула и упала на колени плача. Волосы скрыли ее лицо, и король провел по нему ладонью, отводя прядь, и отпрянул в ужасе. По лицу ее текли кровавые слезы, а кожа став хрупкой потемнела и промялась под его ладонью.
Девушка повалилась на землю, скорчившись, и из груди ее брызнула кровь. Король в ужасе закричал и стал умолять ее и клясться, что заберет ее, и никогда не покинет ни на минуту. Он стоял перед ней на коленях, боясь прикоснуться и просил-просил-просил…
Кровь остановилась и девушка затихла. Король в страхе склонился над ней, и увидел что она спит. Борозды на ее лице светлели и исчезали. Она дышала спокойно и ровно. Когда девушка проснулась через несколько минут, она, молча, смыла с лица кровь и обняла короля.
Решение было принято.
Весь следующий день играли музыку, пели песни. Люди дарили им подарки и желали счастливого пути. А вечером к ним подвели белоснежного коня и указали вход в пещеру.
Когда король и девушка выехали из пещеры, было утро. Солнце искрилось на снегу. Король увидел следы нескольких лошадей и людей и отправился по ним. Вскоре они нагнали небольшой отряд, в котором король узнал людей из своего войска.
Они были невероятно счастливы тому, что король нашелся и дивились красоте его спутницы. Итак, отряд двинулся домой. По пути король подозвал своего главного воеводу и дал ему необычное поручение.
- Езжай вперед нас и прикажи очистить и украсить главную дорогу в город, прогнать с нее всех убогих и нищих, и посули по золотой монете каждому за то, что он вымоется, оденется нарядно и будет вести себя как самый счастливый человек на земле.
Воевода удивился немало, но исполнил поручение.
Король с девушкой въехали в город и счастливый народ пел, плясал и осыпал их цветами всю дорогу до замка. Девушка смеялась и хлопала в ладоши, а король был доволен и горд своей замечательной идее.
В замке уберечь девушку от печали было еще проще. Придворным было строго настрого запрещено разговаривать о грустном и страшном, ежели кто не улыбался дольше трех минут – с него взимался штраф. Мыться и менять одежду нужно было каждый день,
что было уж весьма трудно. Придворные долго были недовольны, но король платил щедро, праздники устраивал часто и вскоре они привыкли. Король и девушка поженились и жили счастливо. Конечно, иногда девушка скучала по дому и тоненькая алая слезинка стекала по ее щеке, но заметив это король сразу же старался ее отвлечь.
В замке за это время случилось много хорошего: казни король сразу же прекратил, дабы вопли с площади не тревожили королеву, каждый день люди короля щедро раздавали милостыню, что бы нищие не околачивались возле стен замка. Королевство стало настолько процветающим, что король не боялся уже выезжать с королевой на прогулки по городу. Все было хорошо, пока королева не родила ребенка.
Девочка была столь же хрупкой, как и ее мать. Стоило королеве на секунду отойти от колыбели как девочка начинала плакать, плача девочка слабела и душа ее еле удерживалась в кровоточащем тельце, будто чувствуя что попала в мир для которого не была предназначена.
Королева старалась не отлучаться от девочки ни на минуту, но и этого было недостаточно. Королева от волнения сама слабела и прливала алые слезы. И не было вокруг никого, кто мог бы помочь. Через несколько часов она растаяла возле безутешной девочки, а король, стоя на коленях у кровати, бессильно сжимал в руках кровавые простыни. Как бы он хотел что бы боль души его вырвалась наружу, разрушив оковы.
И тогда король поклялся сохранить жизнь дочери любой ценой в память о своей любимой. Несколько дней девочку выхаживали лучшие лекари со всех концов света, по приказу короля фрейлины разыгрывали сценки куколками над колыбелью девочки,
музыканты тихо играли прекрасные мелодии. Девочка перестала плакать и стала совсем обычным здоровым и счастливым ребенком. Король приказал построить внутри самого замка сад, что бы девочка могла гулять в нем, когда подрастет.
Король решил никогда не подвергать ее опасностям. Вне замка он уберечь ее не мог – ведь, как бы ни старался сделать свое королевство самым счастливым, всегда оставалась вероятность, что произойдет что-нибудь, что расстроит принцессу. Обучать ее наукам,
в том числе рассказывать о том, что происходит за пределами замка, король строжайше запретил – ведь если у принцессы что-нибудь не получиться, она расстроиться и это может убить ее, а зная, что существуют другие города и страны принцесса захочет увидеть все своими глазами,что тоже может ее погубить.
С самого рождения вокруг принцессы разыгрывалась добро и любовь, все дни ее были сплошь развлечения, и никто не смел ей перечить. Принцесса росла глуповатой и наивной, капризной и тщеславной, но в том не было ее вины.
Когда принцессе исполнилось семнадцать, а король был уже стар и забывчив в королевство приехал принц из могущественного соседнего государства что бы предложить королю стать вассалом его отца. Только за то, что бы флаг его страны развевался над замком короля, принц обещал наладить торговлю, укрепить стены, защищать и развивать его королевство, а король не был против. Власть давно уже тяготила его, а наследников он не имел. Устроили грандиозный пир, а наутро принц решил пройтись по замку и набрел на решетчатую дверь, из-за которой доносилось пение птиц.
Принц приоткрыл дверь и увидел принцессу. Ни когда в жизни не видел он подобной красоты. Она была словно ангел – светлая и тонкая, сверкающие волосы ниспадали до колен, а глаза были бездонны. Принц влюбился и поклялся, что жениться на принцессе.
Он подошел к ней и представился, принцесса улыбнулась.
- Ты смешной, разве есть другие королевства кроме королевства моего отца?
Принц удивился.
- Конечно есть и не одно. Мой отец собрал множество королевств под знаменем нашей страны.
И принц стал рассказывать ей обо всем, о королевствах, иноземных чудесах, путешествиях в которых ему довелось побывать, о войнах и подвигах, о страданиях…
Принцесса слушала, широко распахнув глаза и побледнев от ужаса. Лицо ее было столь прекрасно, что принц не удержался и поцеловал ее. Каков же был его ужас, когда он почувствовал вкус крови на губах. Принцесса вскрикнула, и отпрянув от него упала без чувств.
На крик вбежали придворные, заохали, подняли принцессу и положили на кровать. Кожа ее уже была хрупкой, а дыхание слабым. Принц же побежал на поиски короля и рассказал ему все, а король заплакал как ребенок. Все было разрушено в один миг…
Немного позже он уже сидел у кровати дочери и, попросив у нее прощения, рассказал, кто она есть и откуда. Пообещал, что вернет ее домой. И там она будет счастлива.
Вскоре снарядили небольшой отряд, принцессу уложили в карету и повезли в горы. Принц поехал вместе с ними. Всю дорогу он молчал. Принцесса вдыхала свежий горный воздух, жадно всматривалась в огромное небо.
Они все шли и шли. День, второй… На третий день поднялась снежная буря и король приказал остановиться. Сквозь белый снежный туман он
увидел, как к ним приближаются два всадника на белых конях. Он различил длинные волосы, блеск хрустальных ожерелий, взмывающие облаком плащи из легкой ткани и радостно им закричал.
- Мы здесь!!! Идите сюда! Отведите мою дочь домой!!!
Всадники подъехали к ним. Они радостно поприветствовали короля, спросили как он поживает, но когда король начал было рассказывать как погибла его жена. Всадник остановил его.
- Ни слова больше! Где твоя дочь?
Король указал на карету. В то время другой всадник подошел к белому коню, впряженному в карету – это был тот самый конь, которого давным-давно они подарили королю, и снял с него упряжку, потом легко поднял на руки принцессу и усадил на белого коня.
Попрощавшись с королем они втроем уже направились прочь, как вдруг принцесса обернулась и посмотрела на принца.
- Ты поедешь со мной? – спросила она.
Принц колебался секунду, подумав о том, что он должно быть единственный наследник огромного королевства его отца и что его долг...
Принцесса съежилась в седле и побледнела.
- Ты поедешь со мной? - повторила она.
- Да, - сказал принц без колебаний и подъехал к всадникам и принцессе.
Снег кружил белыми хлопьями, скрывая их из виду, ветер заметал их следы. Через несколько минут буря улеглась, будто ее и не было, и король с отрядом поехал домой.

@темы: Авторские сказки

---

Сказка о большой рыбе

[leonardmid]

Сказка о большой рыбе

Жила-была одна большая и очень тяжелая рыба. Эта рыба обитала на самом морском дне, так глубоко, что свет совсем не проникал туда и ей оставалось только догадываться о своих очертаниях. Рядом с ней плыл ее спутник, она знала о его существовании, потому что кто-то время от времени касался своим длинным хвостом ее тела. Рыба ничего не помнила ни о себе, ни о своем спутнике. Она бы с радостью спросила что-нибудь у него, но рыбы во всем мире были созданы немыми, так что такая возможность у нее отсутствовала. Хотя как бы там ни было, дороги их почему-то полностью сходились и совсем скоро они научились плыть в молчаливом согласии.
Единственное, что рыба откуда-то знала - так это то, что плыть в темноте по морскому дну ей нужно ровно 100 лет, ни днем больше, ни днем меньше. Но она совсем не представляла, сколько времени уже прошло с тех пор, как она начала свое путешествие и каждое предыдущее мгновение стиралось из ее памяти, потому что было точно таким же, как следующее.Раньше, когда-то очень давно, рыба могла чувствовать себя то одинокой, то потерянной, испытывать страх или любопытство. Но это было очень давно, а сейчас она уже полностью привыкла и к холоду, и к темноте и не могла ощущать что-либо.
На самом деле, рыба только казалась большой, потому что иногда над ней проплывали настоящие гигантские чудовища, которые заслоняли собой весь мир. Они были настолько огромны, что им требовались целые годы, чтобы полностью проплыть над рыбой и ее спутником, но все равно, даже когда их здоровенные головы оказывались далеко позади, их длинные хвосты еще очень долго поспевали вслед за туловищами. В своем воображении рыба любила рисовать им миллионы глаз, плавников и усиков. Но со временем она и это перестала делать. Каждое такое чудовище было для нее просто наваждением, которое нужно переждать. А ждать - это то, что рыба умела делать лучше всех на свете. Она становилась все холоднее и холоднее. Казалось, в мире уже нет таких вещей, которые могли бы развеять ее спокойное равнодушие. Она двигалась очень медленно и никуда не спешила, но упрямо и уверенно следовала своему пути.
Однажды, спустя столетие, рыба проснулась. Тусклый свет резал ей глаза, привыкшие к абсолютной темноте, она только-только начинала выныривать. Ее встретило серое призрачное утро, закутанное в пуховой платок. Рыбе показалось знакомым это утро и она начала вспоминать, что сама же его и придумала в каком-то далеком прошлом, наряду с другими временами дня и года, а также различными чувствами, посещавшими ее. Они все имели свой облик и носили данное им имя. Рыбьи плавники превращались в изящные руки с длинными пальцами, а грузное туловище - в аккуратное человеческое тельце. Рыба обратилась к светлому утру с полным недоумением, но оно только переместило свой пустой, куда-то смотрящий, но ничего не видящий взгляд и предложило ей горячего крепкого чаю. Рыба ответила согласием. Уж слишком это долго - целых 100 лет быть холодной и скользкой. Рыбе становилось теплее, она снова превращалась в человека. Спустя 3 чашки чая ей уже удавалось улавливать детские голоса, доносящиеся с улицы и солнечные лучи, проникающие в окно. Все это говорило о том, что путь окончен и пора полностью выныривать на берег.
Так и начала рыба жить, будучи человеком, никогда не забывая о том, что где-то глубоко внутри ее существа живет большое и серьезное чудище, защищенное от всяких бед, стойкое к холодам и вековому одиночеству. Только один вопрос теперь мучал рыбу с того момента, как она вынырнула в этот мир: кто же все-таки плыл с ней рядом все это столетие?

@темы: Авторские сказки

---

Сказка о мраморной статуе

[leonardmid]

Сказка о мраморной статуе

В одном крупном городе, окруженном водой и высокими мостами, была старая-престарая площадь. Каждый день, с самого раннего утра, эта площадь первой встречала сонных жителей, перебиравшихся с одного берега на другой. На ее каменных, ветхих от старости домах, осыпалась краска, трещины появлялись на маленьких, заросших плющом балконах, а дороги никогда не знали асфальта, но, тем не менее, как только солнце начинало появляться на горизонте и первые лучи пробивались в высокие окна, площадь просыпалась вместе со всем вокруг, чтобы провести ранних пешеходов, бегущих на встречу чему-то. У каждого из них была своя цель. Больше всего в мире площади нравилось слушать их шаги, стучащие по гранитной плитке (будь то тонкие каблучки молодой дамы или широкие, устойчивые ботинки пожилого джентельмена), наблюдать за их резкими, передвигающимися тенями, улавливать ритм и смысл голосов, произносящих что-нибудь то резко, то медленно, то звонко, а то и совсем тихим, едва уловимым шепотом (так обычно говорились самые сокровенные, самые недоступные для других слова). Случались здесь, на этих самых дорогах, под этими самыми осыпавшимися балконами, и роковые встречи, и волнующие признания с дрожью в руках, и глубокие обиды, и смутные разочарования. Бывало, встретит площадь уставшего, хмурого жителя, и освободит ему лучшую ажурную лавочку в округе, зная, что через некоторое время на нее обязательно оглянется кто-то другой, мимо проходящий. Вот тогда люди встречали, находили друг друга и уже больше никогда не прогуливались в скучающем одиночестве.
Вечером, когда стрелки часов близились к семи, у площади начиналась совершенно другая жизнь. С этого времени в церкви, находящейся чуть выше по улице, отпевали свою песню колокола - так площадь отсчитывала фазы пребывания и отбывания незнакомцев. Как только солнце отступало, уходя в сон до завтрашнего дня, а небо начинало темнеть, на старых дорогах собиралось множество людей. Все они ожидали кого-то. Это время было для площади самым трогательным, оно состояло из предвкушающих взглядов, оглядывающихся по сторонам, из непрерывного хождения взад-вперед, из радостных улыбок тех, кто услышал позади знакомый голос. Люди грели свои носы, покупали и пили горячий кофе из лавки напротив, протягивали руки родному и знакомому человеку, в надежде обнять и согреться. В момент ожидания все они были заодно, переглядывались спокойно и понимающе, мол, "и ты тоже ждешь, я знаю", а когда на остановку пребывал трамвай, спешили обратить свой взгляд в его сторону. Сквозь толпу прибывших каждый, как правило, находил своего. Так разные фазы приплыва и отплыва сменяли друг друга.
К глубокой ночи площадь отпускала их всех, становилась пустой и уставшей. Тогда и ее клонило в сон. Она выключала свои фонари, которые до этого освещали лица незнакомцам, словно закрывала веки. Наступало время отдохнуть и набраться сил для завтрашнего дня. Но однажды, на ее онемевших троатуарах, потерявших свой последний звук, стал ночевать человек. Каждый день, в вечернюю фазу, он приходил на площадь и бродил вокруг остановки с потерянным видом. Грустный, озябший. Все люди рано или поздно покидали свои посты ожидания, кто счастливый, а кто с разочарованным видом, но он никогда не менял выражение лица и даже не оборачивался в сторону новоприбывшего трамвая. Он знал: тот, кто ему нужен, уже не придет. После того, как все вокруг становилось опустевшим, человек начинал свободно, одиноко бродить по площади и наградой за его одиночество было то, что он мог выбрать себе любую лавочку, любой навес или балкон, какой он только пожелает. Все вокруг предоставлялось ему в полной мере. В начале, при виде этого бесцельного спутника, площадь чувствовала себя смущенно в ночной час и оставляла ему несколько непогаснувших фонарей или свет в оконце, но потом, со временем, она постепенно привыкала к нему все больше и больше, как к части собственной архитектуры. Площадь гасила весь свет в округе и они вместе ложились спать. Это был высший знак доверия. Иногда им даже снились одинаковые сны: про людей, издающих звонкий топот, чьи шаги несут их к заветной цели, а голоса помогают в ее достижении. Много дней и ночей подряд оставался безымянный пешеход наедине с площадью. Он проникался тем зрелищем, которое площадь наблюдала каждый день и той миссией, которую она исполняла для проходивших по ее дорогам. Звук шагов и реплики диалогов, красота чужих взглядов и прерывистость движений вытесняли в нем все скудные воспоминания о прожитых днях. Ни в один из них он не сумел дождаться того, кого ждал. Вскоре человек в неизменном длинном пальто, греющем его хрупкое туловище, настолько слился с окружающим местом, что стал полностью жить ритмом старой площади. Он встречал каждое утро новых пешеходов, он знал наизусть их графики. Его морщинистое лицо напоминало потрескавшийся фасад здания, а тусклые голубые глаза - едва проснувшееся осеннее небо. Только этот человек, в отличии от всех остальных, рано или поздно отбывавших домой, умел по-настоящему разговаривать с площадью, с ее уходящими на отдых фонарями и покрывавшейся инием плиткой.
Однажды, заснув на длинной лавке из темного дерева, путник, сросшийся с музыкой города и песней колоколов, проснулся высокой мраморной статуей, стоящей прямо посреди тротуара на своем пьедестале. Теперь ему не нужно было мерзнуть каждый вечер и прислоняться к холодным каменным стенам, чтобы почувствовать сонмы голосов, наполняющих пространство внутри. Не нужно было и наклоняться поближе к земле, чтобы услышать звук приближающегося транспорта. Фигура из мрамора, под два метра ростом, следила за всем из-под своих устало опущенных век. Голова была чуть повернута назад, как будто еще хранила надежду кого-то найти, а руки протянуты к небу, в сторону церкви и противоположного берега. С тех пор статуя, в сговоре с площадью, будит ее заранее на рассвете, чтобы та успевала очиститься от вчерашнего мусора, и помогает встречать всех, кто куда-либо спешит. Солнце первым делом падает на эту мраморную голову и освещает ее глаза, убивая в них остатки сна. Поэтому, путешествуя по старым улицам, не спешите, пожалуйста, бросать равнодушные взгляды в сторону находящихся на них памятников. Подумайте, может быть, это чье-то недождавшееся вас сердце решило стать частью вечно живущего города.

P.S. Нужна конструктивная критика.

@темы: Авторские сказки