Розы благословенного Аккаде – чудо, сотворенное богами.
Когда влажный полуденный зной колеблет миражи , горячо и душно пахнут аккадские розы, усыпляя быстро и властно. Бесшумное солнечное золото, текущее вечером по узким улицам, пахнет розами – весь день солнце ласкало их, и теперь льнет доверчиво, усталое от любви. Когда же запах их становится прозрачным, неуловимым и желанным, как искушение – слепые, сидящие у храма Ашторет, знают, что на Аккаде опустилась ночь.
Розы благословенного Аккаде – чудо, сотворенное в страсти.
Любуйся ими, и благодари богов, что дали тебе глаза, чтобы видеть, и пальцы, чтобы осязать. Вдохни их запах, проходя мимо, коснись их лепестков, живого пламени – и проходи мимо. Но не смотри на аккадские розы долго, чтобы не увидеть, как чернеют они и съеживаются на иссохшем стебле. Не смотри, как увядают они, меняясь до неузнаваемости, ибо вскоре, глядя на них, уже не скажешь ты: «Это – аккадские розы. Чудо, сотворенное богами…»
читать дальшеШурру-кин, Царь Страны, приподнялся на ложе, любуясь женщиной, лежавшей рядом с ним.
- Глаза твои – как очи Ашторет, - прошептал он. – Они зелены, как воды реки в сумерках. Волосы твои – ночь, и вся ты – ночь…
Узкая женская ладонь коснулась его лица, ласково очерчивая его – властное и хищное, гладя, стирая жестокость.
- Саргон, - любяще произнесла женщина, и глаза ее мягко светились в лунном свете. – Шурру–кин. Мой царь.
- Ааре, - низко и хрипло отозвался царь. Слово раскатилось гортанным рыком и замерло.
Женщина рассмеялась, прильнув к нему, обвив, как гибкая лоза.
- Эй-ре, - произнесла она по слогам. - Меня зовут Эйреника, мой царь…
Тишина баюкает город, и спит в тишине дворец . Замерли на постах высокие темнокожие стражи, сливаясь с темнотой. Царский покой берегут они, бессонно, недреманно; и у покоев царицы, Матери Аккаде, вглядываются они в темноту.
И у покоев Эйреники, царской наложницы.
Из сожженного, срытого до земли Элама привез Шурру-кин свою Ааре, Эйренику. Как же попала она в Элам, никто не знал; жемчужиной сияла она среди жен – белокожая, высокая и гибкая, тяжелые черные волны волос свободно струятся по спине. В зеленых чуть раскосых глазах ее утонул Шурру-кин, Царь Страны, и понял, что пленен, и медленной смертью казнит того, кто предложит ему свободу.
Спокойной и тихой была Эйреника, как прохладная речная вода, и горделивой, как сияющий измарагд. Высоко несла свою точеную голову, и, как перед царицей, склонялась перед ней суровая стража. Ночами же, лаская царя на горячем ложе, шептала она ласково на незнакомом языке, согревая и очищая львиное его сердце. И песни ее полюбил Шурру-кин – неспешные и чарующие, бархатные, разве споют так суетливые аккадские жены?
И только в одном отказывала она своему царю. Никогда не видел Шурру-кин, как танцует Эйреника. И мог бы он приказать, но – попросил. Рассмеялась она, беззаботно и весело, заговорила о другом, и зеленым пламенем загорелись раскосые глаза. И забыл Шурру-кин о своей просьбе…
Забыл до поры до времени, ибо много лун спустя взял он на меч Симуррум. Гремели пиры, и люди плясали на улицах, славя царя-победителя. Семерых своих полководцев позвал во дворец Шурру-кин, самых могучих и верных, хитрых, как лисы, и, как орлы, зорких.
До поздней ночи веселились они, поднимая чаши, и пьяняще бурлил сок хмельной лозы, и плыл волнами дурманный запах аккадских роз.
С тяжелым сердцем покидала свои покои Эйреника. Но неторопливо и величаво вошла она в зал, и склонилась перед троном.
- Ааре, ты жемчужина среди жемчужин моих, - голос царя был низок и звучен; он ласкал Эйренику тяжелым горячим взглядом, разжигая в ней знакомое пламя. – Танцуй для меня, моя возлюбленная.
Эйреника застыла возле трона, как испуганный зверек замирает под немигающим змеиным взглядом. И оторвались от чаш семеро воинов, с интересом глядя на женщину.
- Ааре. – гнев звучит в голосе царя, как растущая грозовая туча. - Слышишь ли? Танцуй для меня!
И что-то страшное случилось с горделивой женщиной. Плача и дрожа, склонилась она перед царем, и простерлась ниц. Слезами омыла резные ступени, умоляя:
- Нет, мой господин, прошу тебя, нет, нет… О, прошу тебя!
Яростным барсом прянул Шурру-кин с места, и гнев его полыхал, как раскаленные уголья. За руку вытащил он Эйренику в центр зала пиров, и женщина сжалась на холодных камнях, всхлипывая.
- Танцуй, Ааре! – прорычал Шурру-кин. – Я твой царь, я приказываю!
Вздрогнула Эйреника, словно обжег ее безжалостный удар бича. И поднялась с плит, умоляюще глядя на повелителя.
- Не смотри, мой царь, - прошелестело из узорного покрывала. – Молю тебя, не смотри.
Засмеялся Шурру-кин и хлебнул еще вина из чаши.
Эйреника откинула тонкую ткань с лица. Струясь, поползли вниз одежды, и легли у ног ее. Молчали очарованно царь и воины, а она перешагнула ворох ткани и плавно подняла руки, словно плеснуло два диковинных крыла.
Тишина затопила зал. И уже нельзя было никому оторвать взгляд от танцующей женщины. Текуче и ликующе извивалась она, чертя змеиные кольца, безошибочно, беспощадно, и могучие волны чар текли от нее, ослепляя, отнимая силы. И когда невыносимым, как боль, стал ее танец, задрожал вокруг воздух, мерцая колючими искрами.
Тело Эйреники медленно вытягивалось, извиваясь, завораживая. В длинный хвост срослись стройные ноги, сломалась мягкая линия щек, и улыбнулась Эйреника, горделивая и страшная, обнажив длинные острые клыки. А руки плели жуткий свой танец, и, подчиняясь стремительному ритму, извивалось безупречное змеиное тело. И белыми, как горный снег, стали головы царя и воинов, но смотрели они, не в силах оторваться, ибо не в их силах было отвести взгляд. А когда остановила ламия страшную свою пляску, шепнула она всего несколько слов на незнакомом своем языке.
По очереди поднимались могучие воины и шли к ней , в вожделенный плен ее объятий. И когда ее клыки погружались в их плоть, радостно улыбались они, отдавая себя, как отдает себя новобрачная в первую ночь. Никого и ничего уже не видели они, кроме нее, и никого не хотели так, как ее. И Эйреника склоняла к ним голову, и целовала – сладко и больно, и взахлеб пила их жизни – с кровью.
Когда же последнего из семерых опустила она на каменные плиты, безвольного, уснувшего смертным сном, обернулась она к трону, светясь изнутри зеленоватым светом. Глаза Эйреники встретили взгляд царя, и в самую душу проникли своим сиянием. Ламия медленно протянула руки и улыбнулась, сладострастно и жаждуще.
- Возлюбленный мой… - шипяще произнесла она.
Шурру-кин поднялся с трона и шагнул к ней. Охотно он шел, бесстрашно и радостно, ибо не в силах его было противиться...
Поздней ночью царский дворец горел чудовищным факелом, и заревом полыхало над ним небо. Раскаленные камни рушились, вздымая тучи искр, запах гари царил в Аккаде, и испуганные люди отворачивались от жара. Когда настало утро, никто бы не смог сказать, глядя на дымящиеся руины, что то был дворец Царя Страны.
Потом в Аккаде пришли дожди и смыли едкую гарь. И снова роскошно и сильно пахли аккадские розы – чудо, сотворенное богами…
(с) мое