Вступительный, так сказать, взнос.

[skazochnay]

Случайно нашла такое замечательное сообщество. Решила выложить несколько своих старых коротеньких сказок. Вдруг кому-то по душе придутся?

О том, как человек превратился в птицу, чтобы побрататься с ветром.

Если свернуть от старой церкви направо и идти, пока не кончатся признаки цивилизации, то можно выйти на старый пустырь. Заброшенные дома еще видны, когда кончается дорога, но потом исчезают из виду и они.
На старом пустыре не бывает тропинок. Черт его знает, куда они деваются, но доподлинно известно, что придя завтра, уже не найдешь дорожки, протоптанной сегодня. За это дети любят пустырь: вроде бы старый, но каждый день новый. Они играют в прятки в высокой сухой траве, которая почему-то похожа на камыш – и это странно, ведь камышу нужно много воды, а ее здесь никогда не бывает достаточно; они складывают костры на взгорке, усыпанном известняком, и жарят на палочках принесенные из дома сосиски; они ради забавы призывают забытых богов и убегают, если обряд выглядит успешным – и боги на них не обижаются, в отличие от бестолковых взрослых, вечно запрещающих самое интересное.
Взрослые на пустырь не заходят. Что делать в детских угодьях солидным гражданам, отягощенным заботами, семьями и суевериями? Студенты сюда не заходят тоже: им гораздо больше нравится выбираться за город, в лес, и сорить там. Именно поэтому тощая и долговязая, но определенно не детская фигура у подножия замшелой бетонной плиты выглядит на редкость чужеродно.
Человек карабкается вверх. Он уже потерял детскую ловкость, позволяющую уцепиться за любой выступ, но сохранил детское бесстрашие. По наклонной лезть неудобно, груз прожитых лет тянет вниз и гремит за плечами, но человек упорно взбирается на самую высокую точку. Крыша любого из заброшенных домов куда выше, но ему неприятна их замкнутость, не до конца разрушенная временем.
Человек лезет наверх, и, когда наконец достигает края, встает в полный рост. Ветер немедленно хватает его за рубашку, висящую на нем, как на вешалке, и старается столкнуть назад. Он любит пошалить, веселый и немного безумный ветер старого пустыря, привыкший качать траву над головами детей. Человек упрямо сжимает губы и стоит.
Тогда ветру становится интересно. Он садится напротив, прямо в воздухе, и смотрит. Человек вглядывается в небо, а потом отступает на шаг от края и начинает раздеваться. Ветер легонько дует ему в спину, и по коже бегут мурашки. Это кажется ему очень забавным, и ветер катается по траве от смеха.
Совершенно голый человек стоит на краю плиты, весь в мурашках, с растрепавшимися волосами, и смотрит в небо. Над городом проплывают облака, а под ними – птицы. Много-много самых разных птиц. Человек не может различить их отсюда, но точно знает, что они там. «Сейчас, сейчас…» - шепчет он одними губами, нервно потирает ладони и закрывает глаза.
Ветер кружит вокруг него, осыпает пылью и смеется. Только вдруг замечает, что у человека на руках начинают расти перья. И на шее, и на спине, и на груди. Светло-серые перья, темнеющие к хвосту. Да, у человека теперь есть хвост, и ноги его стали совсем тонкими, шея вытянулась, а нос превратился в клюв.
Ветер удивленно замолк, а человек, который теперь птица, подпрыгнул и едва не упал, забыв взмахнуть крыльями.
- Разобьешься же, глупый! – возмущенно шипит ветер, подхватив его в последний момент.
- Спасибо, брат, - отвечает человек-птица и расправляет крылья, бережно поддерживаемый под живот и грудь.
Еще полдня у ветра уходит на то, чтобы научить его правильно вытягиваться в струнку при полете.
- Ты зачем летать-то полез? – спрашивает ветер вечером, уносясь вместе с человеком-птицей к заходящему солнцу.
- Чтобы называть тебя братом, - очень серьезно отвечает человек. – Мы так хорошо играли с тобой, когда были детьми…

О грустных дождях.

В конце лета в город приходят грустные дожди. Они тенью бродят по улицам, оставляя мелкие лужицы, медленно пропитывают собой одежду прохожих, забывших зонты, распыляют в воздухе тоску и осень. Когда попадаешь под грустный дождь, без причины портится настроение, начинают раздражать родственники и коллеги, а кофе не справляется с сонливостью. Глаза закрываются сами, и, если есть возможность, лучше завернуться в одеяло и поспать. Возможно, по пробуждении окажется, что грустные дожди зашили трещину в мироздании, а город бодро шагает в одному ему видимое солнечное завтра.

О человеке-дереве.

...Жил-был на свете человек-дерево. Зимой его все время клонило в сон, когда бы он ни лег, во сколько бы ни встал. Весной он постепенно стал просыпаться раньше и спать меньше. Летом ему стало вообще хорошо: он мог проспать часа четыре-пять и бодрячком ходить весь остальной день. С наступлением осени его снова начало клонить в сон. Сезонный распорядок очень мешал человеку-дереву жить. Начальнику ведь не объяснишь, что на самом деле ты - дерево, у тебя осень, пора сбрасывать листья, замедлять процессы и спать. Человек-дерево слушал споры "жаворонков" и "сов" вокруг и думал: "Какая чушь... вам хотя бы не нужно круглосуточно спать зимой..."

О белом ветре и желтой метели.

Белый ветер был большой шалун. Он никогда не прилетал вовремя и тем более тогда, когда его ждали. Еще белый ветер был мастер создавать метели. Однажды он пришел в наш город в середине октября. Месяц выдался солнечный, дождей было мало, и деревья стояли почти нетронутые. Белый ветер пронесся по парку, и листья сухо зашелестели ему вслед. Понеслась, кувыркаясь, кепка случайного прохожего, а за ней посеревший от пыли пакет и воздушный шарик, вырванный из руки ребенка. Белый ветер оглянулся. Солидный гражданин с портфелем, ругаясь, пытался догнать свою кепку, ребенок хныкал и тыкал пальчиком в запутавшийся в проводах шарик. Суматоха ветру очень понравилась. Он принялся носиться взад-вперед и дуть изо всех сил. Полетели листья, образуя маленькие буранчики, в небе сгустились облака, все вокруг стало желтым-желтым. Началась желтая метель, какой еще ни разу не бывало в нашем городе.
А прохожие были так заняты собой и своими делами, что как всегда ничего не заметили.