[skazochnay]

Левина Лидия Евгеньевна

Натанна

Ветер за окном был свирепым, пиво - холодным, а повар - заспанным и ленивым. Пока он гремел на кухне горшками и раздувал огонь, чтобы подогреть остатки ужина, Натанна прихлебывала крепкое, густое темное пиво из почерневшей от долгого употребления деревянной кружки. Она надеялась, что хмель позволит ей хоть немного согреться.
Известие застало ее в дороге, она не успела ни завернуть домой, ни хотя бы пройтись по рынку в поисках распродажи теплой одежды, и теперь тщетно куталась в легкий плащ, совсем не предназначенный ни для такого пути, ни для такой погоды.
Когда она покидала город, цветы распускались под яркими солнечными лучами, птицы захлебывались щебетом, и как-то совсем не думалось о том, что скоро небо нахмурится, а пронзительный ветер принесет с севера низкие свинцовые тучи, набрякшие колючим дождем.
Цветочные холода застигли Натанну в двух днях пути от границы. Целых два дня! Под осевшим небом, под ледяным дождем и ветром, пронизывающим насквозь, без теплой одежды... Что, если она заболеет? Переждать? Холода недолго тревожат эти края, два-три дня - и солнце вновь улыбается озябшей земле. Но есть ли эти два-три дня у н е г о?.. Натанна старалась не думать о худшем, но страшные мысли поневоле приходили на ум.

Война...
Между Акаром и Лаксором стычки не прекращались никогда. Акарцы угоняли людей и лошадей: лаксорские скакуны были лучшими... после арханских, разумеется, а люди пополняли ряды рабов на сахарных плантациях. Лаксорцы отбивали своих, крали акарских девушек, которые красотой славились не меньше, чем арханские скакуны, а еще привозили из набегов драгоценный сахар. Тростник рос во многих местах, но только в Акаре получали сахар с чуть заметным нежно-розовым оттенком и отчетливым ароматом цветущего шиповника. Рабы говорили, что цвет сахару придает пролитая ими кровь...
На этот раз была не стычка. Настоящая война. Горели села, выли матери над сыновьями и жены над мужьями, имперские войска шли к границе, навстречу им двигались акарские поводыри собак, головы пленных по обе стороны границы смотрели мертвыми глазами с воткнутых в землю пик...
Натанна не стала удерживать сына, когда он собрал в полотняную сумку инструменты, бинты, запасы трав, пузырьки с настойками; она не имела права удерживать его. Но каждый день ездила в храм - молиться за сына. За всех сыновей, которые сейчас шли на войну.
Она возвращалась из храма, когда запыленный гонец принес ей страшную весть: ее сын в плену. Целитель, никогда в жизни не бравший оружия в руки, захвачен отрядом Абдала вместе с ранеными, за жизнь которых он боролся, и будет казнен вместе с ними.
Натанна повернула коня и поехала на юг. Так началась ее дорога в неизвестность. Она не стала тратить время на сборы - что, если именно этих часов не хватит, чтобы успеть? Через день ее догнали двое слуг, самых верных из всех. Они привезли деньги, привели лошадей, нашли акарского мальчика-проводника. Но не догадались прихватить теплую одежду...
Слуги считали, что госпожа едет за телом сына. Она не пыталась разубеждать их: знала - бесполезно. Но подспудной, неразрывной связью матери с ребенком она чувствовала - сын жив. Жив до сих пор.
Постепенно озноб перестал сотрясать ее, хотя теплее не стало. Натанна была рада и этому. Повар поставил перед поздними постояльцами блюдо с жарким, зевнул, посмотрел на съежившуюся Натанну и снова скрылся на кухне. Вскоре он вернулся с кувшином травяного отвара, благоухающего цветочным медом - "не захворала бы, госпожа", - спросил, не нужно ли еще чего-нибудь, еще раз зевнул и отправился под теплый бок супруги - досматривать прерванный сон.
У Натанны не было аппетита, но она заставила себя съесть несколько ломтей ноздреватого серого хлеба с мясом и овощами, выпила кружку горячего отвара. Ей нужны были силы, все силы, какие она только сумеет собрать. И она обязательно должна уснуть. Бессонница отнимает силы наравне с голодом. Чем она поможет своему мальчику, если у нее не будет сил?..
Натанна поднялась в приготовленную для нее комнату. Хозяин, разбуженный среди ночи, поворчал, но расстарался - комната была чистая и хорошо протопленная, окна еще не открывали с зимы, и сквозняки не гуляли от стены к стене. Раздевшись, она завернулась в подбитое кроличьим мехом одеяло и закрыла глаза. Слугам постелили у двери на камышовых циновках. Ночлег в компании двух мужчин (мальчик не в счет) был верхом неприличия, но о каких приличиях могла сейчас заботиться несчастная мать?
Можно было, конечно, снять для слуг отдельную комнату, но что, если именно этой ничтожной суммы не хватит, чтобы выкупить жизнь сына? Или хотя бы его тело...
Тихо вошли слуги, ожидавшие, пока ляжет госпожа, расположились на циновках, перебросились парой слов, и засопели, согреваясь под теплым мягким войлоком. Натанна вздохнула и погрузилась в воспоминания.
Вот его, крохотного - на ладонях поместится - показывает ей повитуха. Единственный, родившийся живым из всех ее детей, появившийся на свет раньше срока, красный, сморщенный, едва сумевший запищать, но самый прекрасный на свете ребенок. Комочек, кусочек ее сердца, ее плоти, ее души, весь - от завитка на макушке до крохотных розовых пяточек выросший их нее, из ее чаяний, тревог и любви.
Вот он таращит глазенки и тычется широко раскрытым, как клювик птенца, ротиком, промахивается мимо соска, сердито хмурит крошечные бровки, наливается гневным румянцем, готовясь возмущенно завопить... и вдруг находит то, что так жадно искал. Гнев забыт, пальчики хватаются за кожу на груди, и малыш сладко жмурится, причмокивая - самый счастливый ребенок на свете...
Вот он разглядывает свои кулачки, крутит ими, медленно сжимает и разжимает пальцы, и такое изумление в его глазах: у него есть руки! А вот и ножки нашлись - поймал крохотную, с пельмешек, ступню и тащит ее в рот, почесать зудящие десны.
Натанна улыбалась во сне.

По дороге ее не раз останавливали разъезды. Она говорила, что едет за сыном, и ее пропускали. Какими бы ни были отношения между Лаксором и Акаром, материнство здесь уважали. Дозорные качали головами, провожая взглядом маленькую женщину на изможденной лошади. Они знали - она едет напрасно. Будет еще и пограничная застава, подумала Натанна, выбираясь из теплой постели. Немного болела голова, но от вчерашнего озноба не осталось и следа. Слуг уже не было - седлали лошадей, во дворе слышны были их голоса.
Спускаясь по лестнице, она еще раз с беспокойством подумала о том, что на границе ее могут не пропустить, придется искать объездную дорогу, а это - время, драгоценное время...
Завтрак ждал на столе. Натанна ела, не чувствуя вкуса, прихлебывала горячий отвар, запасаясь впрок теплом. Оставила на столе несколько монет - плату за ночлег и стол. Поднялась, пошла к дверям...
- Госпожа!
Натанна обернулась. За ней спешил повар со свертком в руках.
- Госпожа, тут... - он застеснялся, сунул ей в руки свою ношу. - Я подумал: холодно, а ты налегке. Плащ ношеный, но теплый, возьми, госпожа...
- Спасибо, добрый человек, - серьезно сказала Натанна. Коснулась его плеча, накинула плотную шерстяную ткань, пропахшую корицей, и стремительно вышла за дверь.
На заставе ее выслушали и пропустили. Впереди был Акар, где-то там, среди его болотистых равнин, ее ждал сын. Натанна придержала коня, осматриваясь и прислушиваясь - что подскажет ей сердце?
- Госпожа, - кто-то тронул ее стремя. - Госпожа!
Она опустила взгляд. Рядом с ее лошадью стоял Эли, мальчик-проводник. Почему-то всякий раз, заговаривая с ней, он слезал со своего норовистого конька горской породы, и держал его под уздцы, глядя снизу вверх большими темными глазами.
- Что тебе, малыш? - спросила Натанна.
- Госпожа, я слышал на заставе, что Абдал дал клятву никого не отпускать - ни живым, ни мертвым. Воины говорили, когда ты уже отъехала. А я подпругу подтягивал, задержался и услышал. Госпожа, Абдал не отдаст тебе сына ни за какие деньги! Он скорее умрет, чем нарушит клятву!
Сердце Натанны болезненно сжалось - дурные вести.
- Спасибо, Эли. Хорошо, что ты предупредил меня. Но я попытаюсь. Поехали.
Она тронула лошадь, но мальчик бросил своего конька и повис на уздечке с отчаянным криком:
- Госпожа!!! Подожди, госпожа! Я... я обманул тебя! Я не знаю дороги! Я думал, мы доедем до границы, а там я убегу и буду сам искать дорогу. Я сын Абдала, госпожа! Единственный сын. Меня схватили лаксорцы, хотели обменять на кого-то, а я убежал от них, но не знал, куда идти. И тут меня нашли твои слуги и взяли проводником...
- Что же ты не убежал, Эли? - мягко спросила Натанна.
- Ты... ты добрая, госпожа! Я уже почти раздумал убегать, хотел просто сознаться, что никакой я не проводник. А тут воины заговорили про клятву отца. Госпожа, возьми меня к Абдалу, может, он отдаст тебе сына в обмен на меня...
- О чем ты говоришь, Эли? - тихо сказала Натанна. - Как я могу не взять тебя к отцу? Садись в седло, нам надо ехать.
Мальчик кивнул, отпустил лошадь Натанны и пошел ловить своего конька, который уже щипал траву шагах в двадцати от них. Конек немного поартачился, но дал себя поймать, и вскоре маленькая кавалькада двинулась внутрь страны.
Акарцы уважали материнство не меньше лаксорцев. До ставки Абдала Натанна добиралась еще два дня, и весь этот путь был сплошной чередой грозных окликов, недоуменных вопросов и почтительных поклонов. На спутников Натанны не обращали внимания - мать, ехавшая за сыном и не проливавшая слез, была явлением настолько фантастическим, что, пролейся с неба золотой дождь, акарцы были бы менее потрясены.
Еще до того, как Натанна сделала первую ночевку на акарской земле, к Абдалу помчался гонец с вестью о матери пленного лекаря. Меняя коней через каждые пятнадцать-двадцать верст, он почти на сутки опередил Натанну. Абдал выслушал гонца, подарил ему перстень и велел разбить палатку на окраине лагеря. И когда Натанна добралась до ставки Абдала, ее сразу отвели к полководцу, начавшему уже от нетерпения покусывать свою завитую бороду, а слуг и мальчика проводили в палатку, накормили и велели ждать госпожу.
- Мне сказали, госпожа, что ты едешь выкупить жизнь сына, - сказал Абдал, усаживая гостью и садясь напротив нее. - Или его тело, - ответила Натанна, принимая чашу с прохладительным напитком.
- Мне сказали, что ты убиваешь всех, кого взял в плен.
- Тебе верно сказали, госпожа. Зачем же ты ехала?
- Сердце говорит мне, что он жив.
- Мне нечем утешить тебя, госпожа. Твой сын жив, потому что был ранен мой отец. Теперь он здоров, и твой сын умрет.
- Но разве ты поклялся убивать не воинов, Абдал? Мой сын не воин. Он целитель, и никогда никого не убивал. Что он сделал тебе такого, за что его следовало бы казнить?
- Он лечил моих врагов, госпожа. Он ставил на ноги тех, кто уже стоял этими ногами в могиле. Из-за него мне приходилось убивать лаксорских шакалов дважды и трижды. Это ли не вина?
- Разве он не лечил так же и твоих воинов? Разве спасение твоего отца - не достаточная плата за жизнь?
- За спасение моего отца он уже получил свою награду, госпожа, - покачал головой Абдал. Он прожил много дней после того, как попал в плен. Все его товарищи давно мертвы, а он дожил до твоего приезда. Могу лишь обещать, что он умрет легко. Те псы, которым его отдадут, убивают сразу. Им не позволять его сожрать. Это все, что я могу для тебя сделать, госпожа. Ведь я даже не знаю, сколько умирал мой сын, и как его похоронили...
- Тебе нечем утешить меня, Абдал, - сказала Натанна, - но мне есть чем утешить тебя. Твой сын жив.
Абдал чуть не выронил чашу. Его пальцы, стиснувшие дорогой фарфор, побелели от напряжения.
- Я не ослышался, госпожа?
- Твой сын жив, - повторила Натанна. - Его зовут Эли, ему девять лет. Я видела его и говорила с ним. Его хотели обменять на пленных, но он сумел сбежать.
Абдал осторожно поставил чашу на ковер и закрыл глаза. Он молился. Натанна подождала, пока он придет в себя, и осторожно спросила:
- Ты мстишь за него, Абдал?
Военачальник молча кивнул.
- Но теперь тебе незачем мстить. Эли жив, он вернется к тебе. Почему бы тебе не отпустить моего сына? Я могла бы заплатить выкуп. Я богата...
- Я не нуждаюсь в золоте, - был ответ. - Ты не понимаешь, госпожа... я поклялся. Даже если сейчас Эли войдет в мой шатер и сядет рядом со мной, и тогда я не смогу вернуть тебе твоего сына. Я дал слово, госпожа, я его не нарушу.
Натанна тихо поставила чашу и поднялась.
- Я понимаю, Абдал. У мужчин странные представления о чести. Думаю, если бы вы могли рожать, вы не так легко рассуждали бы о жизни и смерти... Это мой единственный сын, Абдал. Все дети, которых я носила под сердцем, рождались мертвыми. Только этот остался жить... Отдай мне его, Абдал. Именем твоего Бога прошу тебя об этом... - она замолчала, увидев его глаза.
- Мне сказали, госпожа, что с тобой приехал акарский мальчик.
- Да, Абдал, - ровным голосом ответила Натанна. - Это мой проводник. Его отец здесь, я обещала доставить мальчика к нему. Я это сделала.
- Ты воистину великая духом женщина, - вздохнул Абдал. - Мне искренне жаль, госпожа. Но я поклялся.
- Могу я хотя бы обнять его перед тем, как он умрет? - без всякой надежды спросила Натанна.
- В этом я тебе отказать не могу, - Абдал склонил голову в поклоне. - Проводите госпожу. Только проследите, чтобы у нее не было оружия... Ее сын не доложен умереть до казни.
Натанну провели к шатру, где держали ее сына, наскоро обыскали, на всякий случай отобрали пояс. Натанна терпеливо ждала, пока ее впустят, потом вдруг, словно спохватившись, повернулась к начальнику стражи.
- Я забыла спросить... Я хочу передать сыну этот оберег, - она показала на ладони кусочек кожи, вышитый бусинами черного, белого и красного цвета, на тонком волосяном шнурке. - Нужно, чтобы он был с сыном, когда его казнят. Для вас это не имеет значения, но... у нас верят, что тогда душа его обретет покой.
Начальник подумал, повертел в руках оберег, ковырнул кожу ногтем, убедился, что в ней ничего не зашито, и пожал плечами:
- Абдал велел проследить за оружием. Про обереги он ничего не сказал. Если так велит ваша вера... почему нет? Не думаю, что Абдалу нужен неупокоенный дух в его лагере.
- Спасибо, - сказала Натанна. - Для нас это очень важно. Мне можно войти?
Начальник стражи кивнул. Натанна поклонилась, приподняла тяжелый войлочный полог и скользнула внутрь...
Казнь совершилась на закате.
Она молчала, странная женщина с Севера, когда ее сына привязывали к столбу. Она молчала, когда поднялась дверца клетки, и акарские псы-людоеды, натасканные на беглых рабов, выкатились на волю мохнатой белой лавиной. Свора кинулась к столбу... и отпрянула. Привязанная жертва вдруг обвисла, уронив на грудь голову.
Мать молчала, когда обескураженных псов загоняли обратно в клетку, когда отвязывали безжизненное тело, когда акарский лекарь колол его длинными иглами, осматривал язык, и наконец сказал, что пленник умер от разрыва сердца.
Ни один из воинов не посмел осудить ее за молчание, хотя акарская мать на ее месте рвала бы на себе одежду и выдирала клочьями волосы, а слезами затопила бы лагерь. Было в этом молчании нечто такое, что ставило ее, слабую женщину, на одну ступень с закаленными воинами.
Абдал подошел к Натанне, увидел в ее сухих глазах немое страдание и отвел взгляд.
- Ты позволишь мне хотя бы взять его тело? - спросила она.
- Мне жаль, госпожа, но я не могу отдать тебе и тела. Обещаю, что мы похороним его как воина, павшего в бою, с почестями.
- Тогда позволь мне провести рядом с ним эту ночь.
Абдал не посмел ответить отказом.
Никто из воинов, видевших это, не мог удержаться от слез, когда маленькая женщина села у столба на землю, подняла голову сына и прижала к своей груди. Когда совсем стемнело, от столба послышался тихий, ласковый голос матери, поющей колыбельную. Те, кто понимал лаксорский, объяснили товарищам, что это именно колыбельная: мать уговаривает сына не бояться ночной темноты, ведь она рядом, а ночь скоро кончится, и все страхи останутся позади...
Племянник Абдала выслушал перевод, плюнул дяде под ноги и крикнул:
- Создатель отвернется от тебя из-за твоей клятвы!
За такое прежний Абдал снес бы голову любому, не разбирая родства. Нынешний Абдал тихо ответил:
- Я знаю. Но я поклялся.
Утром Натанна еще сидела у столба, баюкая сына, когда к ней подошел Эли - и отпрянул, ошеломленный.
- Госпожа...
Натанна бережно опустила на землю голову сына и поднялась.
- Госпожа, почему ты не сказала ему обо мне?!
- Я сказала, Эли.
- Тогда почему он убил твоего сына?!
- Потому что он поклялся... Даже если бы я привела тебя за руку, и тогда мой сын умер бы, Эли. Я не стала торговаться.
- Почему?!
- Потому что я мать, Эли, а ты любишь отца, и он тебя любит. Я не могу торговать вашей любовью даже ради собственного сына. Ты хотел к отцу - я привезла тебя к нему и рада, что хотя бы вы будете счастливы. Иди к Абдалу, Эли, утешь его...
- Ты... ты не убьешь меня?!
Натанна отшатнулась.
- О чем ты говоришь, Эли?! Как ты мог даже подумать об этом? Зачем мне убивать тебя? Разве мой сын от этого вернется к жизни? Иди, Эли, шатер твоего отца вон там, ты легко найдешь его. Иди и будь счастлив. А я побуду еще немного с моим мальчиком...
Эли всхлипнул... и никуда не пошел.
Подошли воины, но не решились торопить Натанну. Подошел начальник стражи, посмотрел, ушел к Абдалу. Вскоре военачальник вышел из шатра, неторопливо приблизился, встал за спиной у Натанны.
- Госпожа, тебе пора, - сказал он, коснувшись ее плеча. - Мы похороним твоего сына, как подобает.
Натанна молча кивнула, позволила воинам забрать тело и повернулась к Абдалу.
- Ты не отдал мне моего сына, так хоть возьми своего, - подтолкнула она Эли, ухватившегося за ее юбку. - Я посылала его к тебе, но он не идет.
Абдал едва не лишился дара речи, увидев сына, которого считал навсегда потерянным. Он упал на колени.
- Эли?! Дитя мое, сердце мое, ты жив! Какое чудо вернуло тебя? Иди ко мне, дай обниму тебя! - вырвалось у него наконец.
Эли не сдвинулся с места.
- Зачем ты убил сына госпожи?! - гневно крикнул он, глядя на отца. - Он дедушку вылечил, а ты его убил! Теперь будут говорить, что у акарских людоедов больше благодарности в сердце, чем у тебя! Госпожа привезла меня к тебе, а ты... ты...
Эли смолк, дрожа всем телом.
- Так это был ты... - Абдал как-то враз обмяк, сгорбившись и постарев на глазах. - Я должен был догадаться... Дитя мое, я думал, что лаксорцы убили тебя вместе с твоей несчастной матерью, и поклялся, что ни один из них не уйдет из моих рук - ни живым, ни мертвым.
- А если бы она сразу сказала, что привезла меня, ты отдал бы ей сына? - требовательно спросил мальчик.
Абдал медленно покачал головой.
- Я поклялся.
- Так отдай хотя бы тело, или... или ты мне больше не отец! - выпалил Эли и сам испугался своих слов. Но отступиться от сказанного его не заставил бы и сам Создатель - Эли был истинным сыном своего отца. К тому же...
Легко было говорить "лаксорские шакалы", играя в материнском саду с детьми слуг в войну. Легко было ненавидеть, когда его, воющего и царапающегося, оторвали от тела матери и увезли, как теленка, бросив поперек седла. Но как ненавидеть женщину, постаревшую за одну ночь, мать, поющую колыбельную мертвому сыну?
Абдал не поверил своим ушам.
- Эли... ты от меня отречешься ради лаксорца?
- Нет. Ради того, кто спас дедушку. Ради госпожи - она могла бы убить меня на твоих глазах, и была бы права! А она сказала мне: "Иди, утешь отца".
- Эли, - Натанна присела перед ним на корточки, взяла его лицо в ладони, повернула к себе - несчастного, взъерошенного. - Эли, но ведь Абдал - твой отец. Он любит тебя и очень тобой дорожит, иначе не дал бы такую клятву. Он мстил за тебя лаксорцам - он думал, что они убили тебя.
- А мне что теперь делать?! - выкрикнул Эли. - Он поклялся, а те, кого он замучил, приходят ко мне ночью и показывают свои раны! Они говорят, что это я убил их! Я не хочу отца, который дурацкой клятвой дорожит больше, чем сыном! Если он не отдаст тебе хотя бы тело, госпожа, пусть считает, что сына у него никогда не было! - Эли вырвался, сел и спрятал лицо в ладони.
- Эли... - Натанна села рядом. - Эли, но что ты будешь делать без отца? Ты хотел к нему - я привезла тебя. А куда ты пойдешь теперь?
Эли серьезно посмотрел на нее своими огромными глазами, полными тоски и решимости.
- Возьми меня вместо сына, госпожа. Я буду хорошим сыном, клянусь.
Натанна беспомощно огляделась. Воины отводили глаза, Абдал, оглушенный горем, словно превратился в статую.
- Что же мне делать? - спросила она.
- Если ты не возьмешь меня, я умру от стыда, - сказал Эли.
Натанна прижала его к себе.
Абдал тихо сказал что-то начальнику стражи, тот убежал, и вскоре вернулся в сопровождении воинов с носилками.
- Госпожа, - тихо сказал Абдал дрожащим от горя голосом, - возьми своего сына и отдай мне моего, или я тоже умру от тоски. Я виноват перед ним и перед Создателем, я слишком мало верил. Вместо того чтобы молиться о возвращении сына, я начал мстить... Эли, дитя мое, вернись к своему безумному отцу! От горя я лишился рассудка. Я уйду с тобой в паломничество - благодарить Создателя за твое спасение и вымаливать прощение за мой грех.
Натанна посмотрела на Эли.
- Если ты захочешь вернуться, я не стану тебя удерживать, - сказала она. - Если захочешь остаться, я не стану тебя гнать.
Чуть помедлив, Эли обнял ее, поднялся и шагнул к отцу. Абдал со стоном принял сына в объятья.
Натанна молча поклонилась им, подошла к носилкам, подняла тело сына и понесла туда, где уже ждали слуги с оседланными конями.
- Как она могла его поднять?! - ахнул кто-то из воинов. - Она такая маленькая...
- Она носила его под сердцем, - сказал Абдал. - Разве может ребенок быть в тягость своей матери?
Когда лаксорцы скрылись из виду, Абдал поднялся, снял с пояса саблю, сломал ее о колено и бросил обломки в пыль.
- Сегодня я нарушил клятву, - сказал он. - Я позволил лаксорцу уйти из моих рук. Отныне я вам не вождь.
Он обнял Эли и пошел с ним к шатру. Войско он потерял, зато обрел сына. И был счастлив.

Натанна больше не гнала коней - некуда было спешить. Она обнимала сына, следя, чтобы лошадь не оступалась под двойной ношей и не встряхивала его.
Оберег все еще висел на шее сына. Натанна перебирала его. Она сама вырезала его из кожи, сама вышивала долгими ночными часами, когда никакие воспоминания не могли подарить ей сон. Всю надежду, весь страх, всю боль и любовь вложила она в этот узор. Она так боялась, что не сможет без слов объяснить сыну, что нужно сделать...
В обереге не хватало нескольких бусин. Покрытые красным лаком круглые семена сонной одури совсем не выделялись среди прочих красных бусинок. Еще три дня - и окоченевшее тело сына станет теплым и гибким, кровь побежит по жилам, подгоняемая пробудившимся сердцем, и откроются глаза. Он будет долго болеть - сонная одурь не проходит бесследно. Но у нее есть нужные травы...
Постепенно женщину охватывала дремота - сказывались бессонная ночь и чудовищное напряжение последних недель. Натанна тихонько напевала колыбельную, чтобы душа сына, блуждающая в неотличимом от смерти сне, не заплутала во тьме. Натанне грезился малыш, уснувший у груди.
Она еще не знала, что вскоре акарская армия, оставшаяся без лучшего своего полководца, будет разбита, а потом и само государство, раздираемое междоусобицей, развалится и исчезнет.
Она не знала, что спустя века ее имя будут помнить в Лаксоре, что матери станут называть дочерей именем Натанны - Матери, Остановившей Войну.
Во сне ее малыш причмокивал губами и улыбался.
Натанна улыбалась в ответ.