Х.К. Андерсен

[skazochnay]

Всегда считала Андерсена в дет. литературе подобием Моцарта в музыке.. А тут недавно нашла сайт, где много чего ещё никогда не читала(несколько романов, повести..)
ссылка на сайт, там же полная версия www.sky-art.com/andersen/prose/feddler/feddler....

..отрывок из "Всего лишь скрипач"_ЧАСТЬ ПЕРВАЯ_Глава II

"Всего лишь скрипач"_ЧАСТЬ ПЕРВАЯ_Глава II
В маленьких городках обычно при каждом доме есть садик или огородик, но при этом доме его не было. Однако нельзя же совсем не иметь хоть крошечного клочка земли, пусть на нем поместится лишь горсть репчатого лука да несколько стеблей портулака. И хозяева нашли выход, создав, если можно так выразиться, один из висячих садов Семирамиды для бедных. Это был большой деревянный ящик с землей, установленный на желобе крыши между двумя соседскими домами, на такой высоте, чтобы утки не могли добраться и разорить его.

Когда надо было собрать немного овощей к столу, брали лестницу и ставили ее на кухне между оловянным желобом и трубой. Один держал неустойчивую лестницу, другой поднимался до потолка, открывал люк, высовывался до пояса и наклонялся над ящиком.

Для маленького мальчика было праздником, когда его поднимали туда; однажды ему разрешили даже, паря между материнскими руками и дверцей люка, поставить ноги на край ящика.

— Я думаю, нас не меньше радует наш небольшой клочок зелени, чем соседа-еврея его роскошный сад, — сказала Мария.

— И все же хорошо бы у нас был такой сад, — ответил ей муж. — Какие в нем, наверно, чудесные цветы! Редкостные растения, каких не найдешь нигде в Свеннборге. Летними вечерами, когда ветер дует оттуда, я чувствую аромат жасмина. Мне часто хотелось приставить лестницу к крыше, забраться в гнездо аистов и заглянуть в этот сад. Знаешь, Мария, великолепный тополь, который возвышается над самой крышей, порой наводит меня на неожиданные мысли. Летними ночами, когда светит полная луна и он выделяется черной тенью на фоне синего неба, мне кажется, что я вижу огромные кипарисы в Италии. Часто, когда ты спала, я вставал и открывал окно, до меня долетал теплый, благоухающий жасмином воздух, и я представлял себе, что я далеко, в чудесной Италии.

— Уши вянут от твоей болтовни, — сказала Мария и ушла, но мальчик ловил каждое слово. Как хотелось ему вместе с аистами улететь в далекие края... да нет, ему хватило бы посидеть в их гнезде и посмотреть вниз, в сад еврея. Там, внизу, жил по своим законам таинственный мир. Однажды он с матерью был в том доме во время еврейского праздника Суккот и никогда в жизни не забудет зеленый свод елки, и аспарагус, и крупные темно-красные гранаты под потолком, и тонкий, пресный хлеб. Долгими зимними вечерами отец читал ему вслух из «Тысячи и одной ночи»; собственные путешествия отца казались мальчику такими же сказочными; аист был для него таким же волшебным существом, как птица Рух, а сад еврея, никогда им не виденный, — все равно что сад богов, где Геспериды охраняли золотые яблоки, или сад Шехерезады с золотыми фонтанами и говорящими птицами.

Стоял июль. Малыш играл в пустом торфяном сарае, который служил границей между его родным домом и волшебным царством. В углу несколько кусков торфа разошлись; мальчик лег на пол и стал смотреть в щели, но видел только зеленые листья, сквозь которые пробивалось солнце. Дрожащей рукой, словно ему предстояло нарушить заклятие, он осмелился вытащить один кусок торфа; тот, что был над ним, перекосившись, соскользнул вниз. Сердечко у малыша колотилось, он не смел шелохнуться. Через несколько минут он собрался с духом. Отверстие стало побольше, но все равно он видел лишь маленькую площадку, на которой помещался один-единственный кустик клубники. Однако для детской фантазии в нем заключалось такое же богатство, такое же роскошное зрелище, каким на взгляд взрослого было бы пышно разросшееся фруктовое дерево, с пригибающимися к земле под тяжестью спелых плодов ветвями. Листья на клубничном кусте были большие и сочные, между некоторыми пробивались солнечные лучи, другие, наоборот, прятались в тени и казались темными, и среди всего этого зеленого изобилия висели две большие красные ягоды, свежие и мясистые. Ханаанская виноградная ветвь не лучше свидетельствовала о плодородии, нежели эти две ягоды. Так и хотелось их сорвать, но на это мальчик никак не мог осмелиться. Вынуть кусок торфа из стены было достаточным грехом на первый раз.

На следующий день торфяные кирпичи лежали, как он их оставил. Зеленые листья у отверстия покачивались от сквозняка. Ягоды тоже были на месте; маленькая рука боязливо протянулась к ним, но не сорвала; однако же, когда она протянулась во второй раз, пальцы обвились вокруг стебелька, но в это самое мгновение рука встретилась с другой, совсем маленькой детской ручонкой, и мальчик отдернул свою с таким проворством, что второй кусок торфа выскочил, а сам он отпрянул в сторону. Лишь после нескольких секунд напряженного ожидания он решился снова заглянуть в расширившееся отверстие.

Пара больших черных детских глаз встретила его взгляд. Потом они быстро исчезли, но еще скорее снова вернулись. Прелестная маленькая девочка, не рискуя слишком близко подойти к отверстию, с любопытством заглядывала в него.

Это была Наоми, внучка еврея, примерно на год младше самого мальчика. Он видел ее однажды — она стояла на подоконнике дедушкиного окна, обутая в желтые сафьяновые сапожки, которые произвели на мальчика неизгладимое впечатление.

Они постояли, глядя друг на друга.

— Мальчик, — сказала Наоми. — Ты можешь зайти ко мне. Сделай дыру побольше.

И, словно повинуясь приказу могущественной феи, еще два куска торфа выпали из отверстия.

— Как тебя зовут? — спросила девочка.

— Кристиан, — ответил мальчик и просунул голову в освещенный солнцем благоухающий сад. Наоми отодвинула в сторону виноградные лозы, буйно увивавшие стену. И он очутился в стране грез.

Взрослый увидел бы здесь всего лишь красивый садик в полном цвету, много редкостных растений, увитые диким виноградом стены, один тополь и немного поодаль две акации; но взглянем на этот уголок глазами проникшего туда ребенка, вдохнем вместе с ним благоухание цветов, ощутим прикосновение теплых солнечных лучей, погрузимся в созерцание буйной роскоши!

Пышно разросшийся широколистный дикий виноград, душистая жимолость, синяя и красная повилика сплетались вдоль стен до самого верха наподобие ковра. Кусты махровых роз окружали полумесяц великолепнейших левкоев, на редкость крупных и разнообразной окраски — от темно-синей до белоснежной; их аромат, казалось, заглушал все остальные. Рядом с тополем, вокруг которого обвивались плотные темно-зеленые листочки плюща, стояла Наоми. Ее живые газельи глаза и смуглое лицо выдавали азиатское происхождение; на круглых щечках, обрамленных черными локонами, играл прелестный свежий румянец. Темное платьице с кожаным поясом облегало красивую детскую фигурку.

Наоми потянула Кристиана к скамейке под акацией, на которой обильно цвели бледно-розовые гроздья. Там дети вволю наелись прекрасной сочной клубники. Мальчик оглядывался вокруг, будто перенесенный в охраняемый Гесперидами сад богов, такой далекий от обычного, будничного дома. Но тут сверху защелкал аист, и мальчик узнал гнездо и аистят, которые, казалось, смотрели на него умными глазенками. Тогда он подумал о маленьком огороде своих родителей — ящике с луком и портулаком наверху, у желоба, и удивился, что все это так близко. Аисту было видно и то, и другое.

Наоми взяла Кристиана за руку, и они пошли в маленькую беседку; там могло поместиться всего четыре человека, но детям она казалась просторным залом: ведь для детской фантазии достаточно что-то начертить палочкой на земле — и вот уже готов дворец с залами и галереями.

Единственное окно с пурпурным стеклом причудливо освещало пеструю обивку, на которой переплетались животные, цветы и растения; под куполом висело страусиное яйцо, в багрово-красном освещении оно тоже приобретало удивительный огненный цвет. Наоми показала на стекло, Кристиан посмотрел сквозь него и увидел все окружающее в странном свете: ему вспомнилась огнедышащая гора, о которой рассказывал отец. Все было в огне! Каждый куст, каждый цветок пылал, облака пламени плыли по пламенному небу. Даже аист, гнездо и аистята были охвачены огнем.

— Пожар! — закричал Кристиан, но Наоми рассмеялась и захлопала в ладошки.

Дети посмотрели в открытую дверь и снова увидели свежую зелень, даже как будто еще зеленее. Цветы снова стали разноцветными, а аист — белым с красными ногами.

— Давай играть, как будто мы продаем деньги, — сказала малютка Наоми и продернула травинку сквозь два листа. Получилось что-то вроде весов. Желтые, красные и голубые лепестки были деньгами. — Красные самые дорогие, — сказала девочка. — Ты можешь их купить, но ты должен что-то дать мне. Это будет залог. Можешь дать мне свои губы. Это же только игра, на самом деле я их не возьму. Дай мне твои глаза.

Она сделала движение рукой, как будто берет его глаза и губы, а Кристиану дала и красных, и голубых лепестков. Никогда еще он не играл в такую чудесную игру!

— Господи, спаси и помилуй! Кристиан, что ты там делаешь! — воскликнула Мария, просунув голову в отверстие, через которое дети нашли друг друга.

Мальчик испуганно выпустил руку Наоми, уронил пестрые лепестки, выполз обратно через отверстие и получил несколько увесистых шлепков. Мария, как умела, поставила на место куски торфа и строжайше запретила впредь, как она выразилась, откалывать подобные номера; но во время работы она немного помешкала и полюбовалась садом; а кроме того, сорвала ближайшую ягоду клубники и съела ее.

На следующий день со стороны сада стена была тщательно забита досками: видимо, Наоми рассказала о нежданном госте. Тщетно Кристиан прижимал камни к доскам, осмелился даже постучать. Увы, вход в прекрасную страну цветов был ему заказан.

Вся эта роскошь — деревья и цветы, красное стекло в окне и прелестная Наоми — так и стояли у него перед глазами. О них он думал весь вечер, пока не заснул.