Знаешь, собака туда не дойдет одна. Но, может быть, волк сможет.(с) Балто
Легенды серой воды.
Она стоит на причале и до рези в глазах вглядывается в озеро.
Она прижимает руки к груди, судорожно комкая вышитый ворот платья.
Озеро перед ней ровно серое, туманное и беззвучное.
Так же беззвучно шевелятся ее губы.
Но вот по ровной, как зеркало, глади воды идет рябь, пузырьки… вскипают белые буруны.
Под серо-стальной водной поверхностью зарождается багрово-синее зарево. И чем ближе к родниково-чистой, прозрачной поверхности воды – тем алее.
- Ну же… ну же… - срывается с искусанных в кровь губ. – Ну же…
Алый платок все ближе к поверхности, и он кажется единственным ярким пятном в сумрачно-сизом мире, погруженном в туман.
- Ну же… - с отчаяньем, болью, сумасшедшей надеждой. – Ну, давай же…
И мертвая тишина взрывается грохотом и громом, ревом и пламенем.И мертвая тишина взрывается грохотом и громом, ревом и пламенем.
И тут же снова становится тихо.
Багряные крылья бездвижно лежат на поверхности.
А на широченной – аж глазам не верится – спине дракона, посиневшими от холода пальцами вцепившись в жесткую каменную чешую, тяжело отфыркивается и сплевывает воду до нитки мокрый мальчишка.
Непомерные усилия страшной отдачей корежат тело, но он все-таки смог.
Он смог!..
Он заставил старую развалину подчиняться.
Он заставил эту махину всплыть!..
Холодная темная вода зализала волосы, мокрая одежда облепила тело, и мороз пробирает до костей.
Мальчишка, наконец, нашел в себе силы вдохнуть глубоко и улыбнуться непослушными синими губами. Нашел глазами ее глаза – и улыбка стала неистовей, засияла гордостью.
Она тоже улыбалась: неверяще, счастливо. Даже дух захватило – он смог!..
- Эй, стриженная! Ты видела?! Видела, как я заставил его подняться!
Она расхохоталась в ответ от облегчения и сумасшедшей неведомой прежде радости.
- Видела! Я видела! Видела!..
А потом чуть отдышалась, подавляя хмельной восторг, приложила ладони ко рту:
- Рано радуешься, хвастунишка! Теперь попробуй-ка заставить его взлететь!
Крикнула, и сама испугалась своих слов.
Мертвая озерная тишина слизнула ее голос, как туман слизывает солнце со скал.
А ну, как и вправду не взлетит?..
Тяжелые крылья неподвижно лежали на воде, и размах их был едва ли не в половину пути от берега до берега. На прочной, уже ороговевшей коже, обтягивающей их, лежал озерный ил, мелкие камешки и ракушки. Кое-где зелеными разводами цвел лишайник, алая чешуя покрылась бронзовым налетом и роговыми наростами, отложившимися за века. Пальцы мальчишки скользили по слизи и темным клочьям тины, что намертво въелись в каменно-прочный панцирь.
Девчонка на замшелом причале закусила губу. Всплыть-то всплыл... но этакому – и взлететь?
Да он же врос уже в это озеро… в горы, в туман…
Алая броня казалась покрытой пепельно-синим налетом от сумеречного света и глубинного ила.
Дракон был старше этих гор и этого озера. Он был стар, как само время.
И уже давно завершили свою жизнь правнуки тех, кто застал его появление здесь.
С тех пор он спит на дне.
И Озерная Госпожа зовет его своим зверем.
Однако дракон был слишком стар, чтобы отличить в ней хозяйку. Он просто смежил тяжелые, ороговевшие веки – и темная вода сомкнулась над ним.
И было это много веков назад.
Неизвестно, пытались ли еще люди пробудить его.
Можно точно сказать лишь, что если и пытались – то им это не удалось.
Но этот мальчишка смог!..
Он всегда был особенным…
Девушка не хотела и думать, как глубоко пришлось ему нырнуть в это темное озеро.
Боялась и того, что же ему пришлось сделать, чтобы разбудить этого великана.
Однако сейчас громадная туша багряным парусом лежала на поверхности, и не было видно, движется ли она.
Мертвую озерную тишину разломил гневный возглас:
- Черт! Ты что, помирать надумал?!
Мальчишка вскочил и с досадой топнул по спине зверя. И едва не поскользнулся на тине.
Девушка на причале боязливо оглянулась назад – не услышал ли кто?
Дракон казался теперь просто огромным замшелым камнем природного медно-алого цвета. Уж на нем ли думали сбежать?
На него ли надеялись?
Сердечко в груди стиснула ледяная ладонь отчаяния.
Туман завивался причудливыми кольцами, лизал жесткую чешую. Норовил подкрасться ближе, поглотить, вернуть себе гиганта, и крошечного живого человечка на нем.
Мальчишка с потемневшими от воды, прилизанными волосами тяжело опустился на спину дракона, мрачно нахмурил светлые брови.
Девушка обернулась еще раз. Скоро рассветет.
Скоро явятся Сторожа.
- Что, стриженная, испугалась уже? – с показным задором бросил ей мальчишка, легко преодолевая звонким голосом бескрайнюю тишь горного озера.
- Еще чего! – огрызнулась она в ответ. – Только что-то плохо ты его будил! Или ты хвалишься тем, что поднял со дна мертвечину?
Весело и страшно было так говорить. Так смеешься над лютым дворовым псом, пока он спит за крепким забором. А ну как самому по ту сторону оказаться, да гостем непрошенным?.. И боязнь мешается с восторгом от собственной безнаказанности.
Девушка, замирая внутренне, пристально оглядывала неподвижное древнее чудовище. И вправду – поперед скал родилось, поперед этой темной воды.
Тревога ужом обвивала ребра.
Он звал ее стриженной. И было за что.
Когда прошлой весной ее поймали на этом самом берегу, Сторожа отвели ее к Озерной Госпоже. И так вышло, что в тот же день схватили у озера и этого мальчишку.
Ходить к темной воде не позволялось никому.
Оттого-то и думали, что там, на колдовском озере лежит путь к свободе.
Она прокралась туда ночью, замирая от страха и стуча зубами от лютого холода.
Старая бабка с двумя золотыми зубами, умирая, сказала ей, что на дне живет чудовище, которое способно вынести ее за пределы ненавистных серых гор. Туда, где встает оранжевое солнце.
Их привели к Госпоже, и внутри все смерзлось от ужаса.
Мальчишке повезло. В бесстрастных бледных глазах мелькнуло уважение, когда он в глаза выпалил своей хозяйке такую дерзость, что даже в кровь разбитое лицо не смогло бы быть достаточной отплатой за нее.
Озерная Госпожа приблизилась к нему медленно, и стекляшки, навешанные у висков, льдинками звенели при каждом шаге.
Все знали, что тех, кто провинился, она лишала чего-нибудь.
И многие, кто осмеливался ослушаться Госпожи, платил за это кто зоркостью глаз, кто звонким голосом, кто ловкостью пальцев, кто пытливым умом, кто ясностью чела.
Госпожа подошла к вырывающемуся из рук Сторожей, плюющемуся кровью светловолосому мальчишке, и стекляшки печально качнулись.
Она склонилась к самому его лицу – и все видели, что он не дрогнул. Она сказала:
- Я подожду, пока ты подрастешь, храбрец. А потом заберу твое живое сердце.
Девушка же, все это время заворожено смотревшая на алые капли в уголках разбитых губ в снежно-серых чертогах Госпожи, только охнула, когда Озерная Хозяйка развернулась к ней. Не было и тени снисхождения в льдистых глазах. Нет, ей не повезет так же, как этому неведомому смельчаку. С нее Госпожа возьмет по полной.
Но видимо бесстрашный светловолосый мальчишка ненадолго разогнал лютую стынь в груди, под резными рядами украшений.
В бесстрастном взоре мелькнула усмешка.
- Если бы ты умела красиво петь, я оставила бы от тебя один голос. И он завлекал бы путников в утренней тиши в мои горы. Если бы твои глаза блестели бы ярче, я превратила бы их в жемчужины, и они сияли бы в глубинах моего озера. Но у тебя нет ни прекрасных глаз, ни чудесного голоса. Все что у тебя есть – твои длинные косы. Да быстрые ноги, чтобы убегать от моих Сторожей.
Ее так и называли остальные: Кайда – «Длинная Шерсть». И было видно, что не выйдет из нее прилежной служительницы духам озера. И поэтому лишь самая грязная работа доставалась чернокосой.
Госпожа медленно обошла девчонку кругом. И та вздрогнула, когда холодные белые пальцы сзади коснулись шеи, приподнимая волосы.
- Пожалуй, я возьму твои косы, что чернее, чем ночь над моими горами, и гуще, чем водоросли на дне моего озера. Я давно искала крепкие канаты для моей Лебединой ладьи.
Тяжелые металлические ножницы лязгали так громко, что девушка надолго запомнила этот звук. И ледяные прикосновения.
Срезанные косы черными змеями улеглись у ног, а короткие волосы щекотали теперь щеки.
Они вместе вывалились наружу, выкинутые из тяжелых дубовых дверей, глотая стылый спертый воздух и не чуя под собой ног от неслыханной удачи – выйти из чертогов Озерной Хозяйки живыми и целыми.
Мальчишка отдышался и встал, подбоченясь.
На вид ему едва минуло двенадцать.
Он посмотрел на нее, сидящую на земле, сверху вниз, и сказал:
- Слыхал я, что ты тоже пыталась бежать.
Она смотрела на него молча, щурясь против солнца, едва показавшегося из-за гор к полудню.
Он тряхнул соломенно-жесткими волосами и заявил:
- У тебя бы ничего не вышло в одиночку, стриженная. Но я согласен помочь тебе. Мы сбежим вместе!..
Девушка сузила глаза и промолвила:
- А с чего это ты взял, хвастунишка, что я соглашусь принять от тебя помощь?..
С этого дня пошла их дружба.
Как они разузнали-таки про дракона – и вспоминать до сих пор было боязно.
Чего только не было, кого они только не повстречали.
И после тех бесед думалось, что седые духи озера – еще не самое худшее, что может встретиться в здешней земле.
Здесь жили туманы, на разные голоса зовущие не то в бездну, не то в лабиринты пещер. Здесь жили камни, больше похожие по виду на людей. И смотреть на них было по-настоящему страшно.
Здесь жили радуги, что манили переливами аккурат в пропасти, куда с вершин с грохотом падали звонкие ручьи. Здесь бывали и редкие, искореженные суровым холодом деревья – в их ветвях ветер выл на сто голосов, а ветви незряче царапали небо, как судорожно искривленные пальцы. И уж деревья-то подавно стоило обходить самой дальней дорогой…
А солнце заглядывало сюда редко, застревало на вершинах гор, едва превозмогая золотыми лучами жадную, ненасытную завесу тумана, норовящего навеки проглотить любого, кто зазевается и далеко отойдет от знакомых мест.
Одно лишь заставляло просыпаться по утрам, стуча зубами от векового холода – надежда.
Надежда выбраться отсюда.
Оставить позади кольцо гор, державших в своих каменных ладонях проклятое озеро.
Навсегда оставить эти ненавистные места, где все: серый камень, серая вода.
Сколько она жила лишь этой мыслью: дни складываются в вереницу, и нет никакой силы разделить их внятно на месяцы и годы.
Все сливается в одно лишь: долго.
Невыносимое долго.
И надежда казалась алым шейным платком, росчерком солнца в сыром царстве тумана. Она грела куда лучше слабого, желтоватого пламени огня, лучше, чем горячая похлебка, лучше, чем искристые белые меха, которыми в удачный год удавалось подбить шерстяной плащ.
Девчонка стояла на причале, замерев, и чувствовала, что тот самый платок, только что алым полыхавший на ветру, поник и теперь терял краску капля за каплей.
Старые, прогнившие мостки, из сырого, изъеденного лишайниками дерева, казалось, плыли навстречу стальным волнам, буро-бронзовым бокам окаменевшего чудища.
Камень тянет вниз, к земле.
Не взлетит.
То же отчаяние увидела она в зеленых, как озеро в редкие мгновения летнего солнца, глазах мальчишки.
Вновь сжала зубами кусанную-перекусанную губу.
И крикнула, может, громче, чем стоило:
- Чего застыл-то? Буди.
Прежде чем засветить ей назад язвительный ответ, на лице мелькнуло непрошенное, растерянное: «Как?»
Туман уже подбирался к его ногам, и чешуя из некогда алой на глазах превращалась в стыло-серую.
Девчонка тряхнула головой – черные волосы рваной бахромой метнулись перед глазами. Сказала негромко, но очень отчетливо в холодной озерной тишине:
- Волей его буди. Стуком своего сердца.
Он вскинулся, глянул на нее пронзительно – и обе замерзшие руки приложил к склизкой холодной спине. Каждая чешуйка – в две его ладони шириной.
Как пробудить этакую громадину, если даже своих пальцев согреть не удается?
Мальчишка зажмурился, до кругов перед глазами.
А девчонка на причале сильней сжала руки на груди.
- Ну же… давай… давай…
Пахнуло ветром… и почему-то не сырым, а летним: сухим и горячим.
И это было лишь начало.
Ненасытный туман жалобно качнулся и, как вода кругами расходится от брошенного камня, стал отползать от бурой громадины дракона.
Серые волны заколыхались, закачались. Легонько – и тревожно, как в предвестье большой бури.
Девушка на старом покосившемся причале застыла, не смея дышать.
Мальчик застыл на широченной грязно-серой спине чудовища.
И сперва казалось, что ничего не меняется.
Только что-то неуловимо стронулось в самом воздухе.
А потом чешуя стала словно шевелиться, топорщиться. Чуть заметно вибрировать.
И это невозможно было проследить глазом. Только почувствовать.
И девчонка чувствовала, всем телом, до самых кончиков остриженных волос.
Чешуя встряхивалась, и тина сползала по слизи, медленно и неохотно. Ил тоже сдвигался, скатывался по огромным бокам, оставаясь темными пятнами лишь в складках.
Спокойная вода по сторонам от дракона помутилась, разбавленная глиной и камешками.
А потом изменилось еще кое-что. И несколько мгновений девочка, как ни силилась, не могла угадать, что же именно.
Что-то… что-то вот прямо сейчас…
Мальчик сидел все так же неподвижно, зажмурившись…
А изменение струной дрожало в нагретом воздухе.
В нагретом?..
И девчонка широко распахнула глаза.
Потому что чешуя нагревалась. Нагревалась алым цветом, и слизь высыхала, и крошевом опадала в кристально прозрачную воду. И можно было даже проследить, как сухие корки темным щебнем медленно идут ко дну.
- Ну же… давай… давай… ну!..
Она и сама не заметила, как соскочила с причала, и холодная вода по пояс обняла ее тонкую фигурку.
Руки комкали вышитую ткань на груди, и из горла само собой выливалось:
- Давай, маленький… давай ладушка, давай милый… ну же…
Какими только именами не звала она в тот миг, забывшись, пугающее чудо – дракона.
Одно лишь имело значение – алый шелк надежды, пламенеющий где-то в груди.
Мальчишка не открывал глаз, но чувствовал, как ледяные пальцы начинает покалывать горячими иголочками, а волосы на висках начинают завиваться, высыхая.
Он просто слушал собственное, отчаянно бьющееся от надежды и страха сердце, и по венам, артериям спускал этот стук вниз, в ладони, грохочущей барабанной дробью вколачивал его сквозь тяжелую броню чешуи туда, вовнутрь, к дотлевающим углям в клетке гигантских ребер.
И волей заставлял эти угли разгораться в такт биению в собственной груди.
Он сможет!..
Мальчишка сидел зажмурившись, и не мог вкусить тот восторг, когда огромные безжизненные полотнища крыльев вздрогнули – и по воде пошла первая серьезная волна.
Скоро рассвет, но времени оглядываться, идут ли Сторожа, сейчас совсем нет.
Потому что могучие крылья ударяют по воде еще раз – и набежавшая волна тяжкой отдачей ударяет в грудь, и набрякшая вышивка липнет к телу.
Она уже не замечает, что давно кричит, хлопая в ладоши, смеясь и плача:
- Давай! Давай же, ненаглядный! Ну же, еще чуть-чуть! Давай!..
И точно слыша ее слова, из воды неожиданно поднимается огромная, рогатая голова.
Медленно выныривает широченная морда, вся в каменных наростах и темных нитях водорослей. Медленно стекает прозрачная вода по постепенно алеющим чешуйкам.
Медленно, тяжко поднимаются ороговевшие веки – и неистовым золотом вспыхивают всевидящие пронзительные глаза.
Страх мешается с восторгом, хочется одновременно броситься прочь – и броситься навстречу. И дыхания в горле не хватает даже на крик.
Вместо нее кричит мальчишка: от неожиданности, от ужаса – и от счастья.
И в крике его один лишь внятный любому живому существу призыв: свобода!
Золото перекатывается в необъятных радужках, кольцом обнимает щель зрачка. Древность глядит из этих глаз.
Древность. И пламя.
В третий раз крылья уже не бьют по воде – они мощным взмахом вздымают великана в воздух.
С первого раза вынырнуть из озера полностью не удается. Но ведь он годы не летал – века! Сможет!
- Давай же, миленький!..
Туман пятится в ужасе от ветра, что поднимают крылья своими чудовищными взмахами. Туман кругами разбегается прочь. И вода в озере зеленеет.
Потому что с неба приходит солнце.
И теперь-то девчонка вспоминает. И в голосе прорезается отчаяние, сросшееся с неистовой надеждой:
- Давай, давай! Ну же!..
Скоро придут Сторожа.
Солнце золотом рябит на гребнях волн. И уже невесть какой по счету замах обрушивает радугу брызг в прозрачную, подсвеченную лучами воду.
Мальчишка смотрит в небо, не отрываясь, и, кажется, даже пытается за чешую тянуть дракона – своего дракона!.. – вверх. Ввысь.
В наконец проглянувшую небесную синь.
В голове мальчишки звоном переливается смех стриженной – счастливый, яростный. Никогда раньше не слышал он, как она смеется.
Туман трусливо отползал в придонные пещеры, прятался за выступами.
Озеро бурлило от чудовищных взмахов.
Девчонка кричала что-то, уже не помня себя. Сухой, горячий ветер сек лицо, выжигал слезы из глаз – все равно!..
Она не будет от него закрываться. Не сейчас.
Который был замах? Сотый? Тысячный?
Который взлет к надежде из отчаяния?
Солнце уже встало по-настоящему, вызолотило белые буруны, вскипавшие на волнах когда-то мертвого озера.
Чешуя не просто сияла – она горела алой бронзой.
Сторожа будут вот-вот, уже сейчас…
Взмах, грохот – и вода, захлестнувшая лицо, льдом заложившая уши…
Когда волна схлынула, девчонка увидела.
В неистово-золотом бисере капель мощными крыльями выдернув тело из воды, дракон взлетал.
Взлетал на его спине мальчишка.
И теперь глаза совершенно точно жги соленые слезы.
- Ну что, стриженная! - ликование в звонком голосе. – Смотри! Я облечу фиорд внизу!
Конечно, он хвалился – дракон не лошадь, и слушаться сразу не начнет.
Но уже чутье говорит: идут Сторожа.
Она приложила ладони ко рту и закричала, перекрывая плеск волн, шум, поднимаемый огромными крылами:
- Нет, дурак! Не фиорд – облети весь остров! От края до края, слышишь?!
Он расхохотался и взмыл еще выше.
- Облечу остров и вернусь за тобой!..
Когда дракон сделал круг над скалистой громадой острова и вернулся к зеленой чаше озера, причал был пуст.
И тихая мертвая вода – тоже.
- Ну что ж, - промолвила Госпожа своим стеклянным голосом. – У тебя нет теперь даже длинных твоих кос. Остались только быстрые ноги.
Она помолчала, и смешок был похож на звон сосульки, разбившейся о прибрежные камни.
- Значит… я обращу тебя в ветер. И ты вдоволь набегаешься по окрестным скалам.
Дыханье дрогнуло в груди.
«Ну, держись, хвастун. Теперь-то я тебя догоню!»
Нет той силы, что смогла бы удержать ветер.
Она стоит на причале и до рези в глазах вглядывается в озеро.
Она прижимает руки к груди, судорожно комкая вышитый ворот платья.
Озеро перед ней ровно серое, туманное и беззвучное.
Так же беззвучно шевелятся ее губы.
Но вот по ровной, как зеркало, глади воды идет рябь, пузырьки… вскипают белые буруны.
Под серо-стальной водной поверхностью зарождается багрово-синее зарево. И чем ближе к родниково-чистой, прозрачной поверхности воды – тем алее.
- Ну же… ну же… - срывается с искусанных в кровь губ. – Ну же…
Алый платок все ближе к поверхности, и он кажется единственным ярким пятном в сумрачно-сизом мире, погруженном в туман.
- Ну же… - с отчаяньем, болью, сумасшедшей надеждой. – Ну, давай же…
И мертвая тишина взрывается грохотом и громом, ревом и пламенем.И мертвая тишина взрывается грохотом и громом, ревом и пламенем.
И тут же снова становится тихо.
Багряные крылья бездвижно лежат на поверхности.
А на широченной – аж глазам не верится – спине дракона, посиневшими от холода пальцами вцепившись в жесткую каменную чешую, тяжело отфыркивается и сплевывает воду до нитки мокрый мальчишка.
Непомерные усилия страшной отдачей корежат тело, но он все-таки смог.
Он смог!..
Он заставил старую развалину подчиняться.
Он заставил эту махину всплыть!..
Холодная темная вода зализала волосы, мокрая одежда облепила тело, и мороз пробирает до костей.
Мальчишка, наконец, нашел в себе силы вдохнуть глубоко и улыбнуться непослушными синими губами. Нашел глазами ее глаза – и улыбка стала неистовей, засияла гордостью.
Она тоже улыбалась: неверяще, счастливо. Даже дух захватило – он смог!..
- Эй, стриженная! Ты видела?! Видела, как я заставил его подняться!
Она расхохоталась в ответ от облегчения и сумасшедшей неведомой прежде радости.
- Видела! Я видела! Видела!..
А потом чуть отдышалась, подавляя хмельной восторг, приложила ладони ко рту:
- Рано радуешься, хвастунишка! Теперь попробуй-ка заставить его взлететь!
Крикнула, и сама испугалась своих слов.
Мертвая озерная тишина слизнула ее голос, как туман слизывает солнце со скал.
А ну, как и вправду не взлетит?..
Тяжелые крылья неподвижно лежали на воде, и размах их был едва ли не в половину пути от берега до берега. На прочной, уже ороговевшей коже, обтягивающей их, лежал озерный ил, мелкие камешки и ракушки. Кое-где зелеными разводами цвел лишайник, алая чешуя покрылась бронзовым налетом и роговыми наростами, отложившимися за века. Пальцы мальчишки скользили по слизи и темным клочьям тины, что намертво въелись в каменно-прочный панцирь.
Девчонка на замшелом причале закусила губу. Всплыть-то всплыл... но этакому – и взлететь?
Да он же врос уже в это озеро… в горы, в туман…
Алая броня казалась покрытой пепельно-синим налетом от сумеречного света и глубинного ила.
Дракон был старше этих гор и этого озера. Он был стар, как само время.
И уже давно завершили свою жизнь правнуки тех, кто застал его появление здесь.
С тех пор он спит на дне.
И Озерная Госпожа зовет его своим зверем.
Однако дракон был слишком стар, чтобы отличить в ней хозяйку. Он просто смежил тяжелые, ороговевшие веки – и темная вода сомкнулась над ним.
И было это много веков назад.
Неизвестно, пытались ли еще люди пробудить его.
Можно точно сказать лишь, что если и пытались – то им это не удалось.
Но этот мальчишка смог!..
Он всегда был особенным…
Девушка не хотела и думать, как глубоко пришлось ему нырнуть в это темное озеро.
Боялась и того, что же ему пришлось сделать, чтобы разбудить этого великана.
Однако сейчас громадная туша багряным парусом лежала на поверхности, и не было видно, движется ли она.
Мертвую озерную тишину разломил гневный возглас:
- Черт! Ты что, помирать надумал?!
Мальчишка вскочил и с досадой топнул по спине зверя. И едва не поскользнулся на тине.
Девушка на причале боязливо оглянулась назад – не услышал ли кто?
Дракон казался теперь просто огромным замшелым камнем природного медно-алого цвета. Уж на нем ли думали сбежать?
На него ли надеялись?
Сердечко в груди стиснула ледяная ладонь отчаяния.
Туман завивался причудливыми кольцами, лизал жесткую чешую. Норовил подкрасться ближе, поглотить, вернуть себе гиганта, и крошечного живого человечка на нем.
Мальчишка с потемневшими от воды, прилизанными волосами тяжело опустился на спину дракона, мрачно нахмурил светлые брови.
Девушка обернулась еще раз. Скоро рассветет.
Скоро явятся Сторожа.
- Что, стриженная, испугалась уже? – с показным задором бросил ей мальчишка, легко преодолевая звонким голосом бескрайнюю тишь горного озера.
- Еще чего! – огрызнулась она в ответ. – Только что-то плохо ты его будил! Или ты хвалишься тем, что поднял со дна мертвечину?
Весело и страшно было так говорить. Так смеешься над лютым дворовым псом, пока он спит за крепким забором. А ну как самому по ту сторону оказаться, да гостем непрошенным?.. И боязнь мешается с восторгом от собственной безнаказанности.
Девушка, замирая внутренне, пристально оглядывала неподвижное древнее чудовище. И вправду – поперед скал родилось, поперед этой темной воды.
Тревога ужом обвивала ребра.
Он звал ее стриженной. И было за что.
Когда прошлой весной ее поймали на этом самом берегу, Сторожа отвели ее к Озерной Госпоже. И так вышло, что в тот же день схватили у озера и этого мальчишку.
Ходить к темной воде не позволялось никому.
Оттого-то и думали, что там, на колдовском озере лежит путь к свободе.
Она прокралась туда ночью, замирая от страха и стуча зубами от лютого холода.
Старая бабка с двумя золотыми зубами, умирая, сказала ей, что на дне живет чудовище, которое способно вынести ее за пределы ненавистных серых гор. Туда, где встает оранжевое солнце.
Их привели к Госпоже, и внутри все смерзлось от ужаса.
Мальчишке повезло. В бесстрастных бледных глазах мелькнуло уважение, когда он в глаза выпалил своей хозяйке такую дерзость, что даже в кровь разбитое лицо не смогло бы быть достаточной отплатой за нее.
Озерная Госпожа приблизилась к нему медленно, и стекляшки, навешанные у висков, льдинками звенели при каждом шаге.
Все знали, что тех, кто провинился, она лишала чего-нибудь.
И многие, кто осмеливался ослушаться Госпожи, платил за это кто зоркостью глаз, кто звонким голосом, кто ловкостью пальцев, кто пытливым умом, кто ясностью чела.
Госпожа подошла к вырывающемуся из рук Сторожей, плюющемуся кровью светловолосому мальчишке, и стекляшки печально качнулись.
Она склонилась к самому его лицу – и все видели, что он не дрогнул. Она сказала:
- Я подожду, пока ты подрастешь, храбрец. А потом заберу твое живое сердце.
Девушка же, все это время заворожено смотревшая на алые капли в уголках разбитых губ в снежно-серых чертогах Госпожи, только охнула, когда Озерная Хозяйка развернулась к ней. Не было и тени снисхождения в льдистых глазах. Нет, ей не повезет так же, как этому неведомому смельчаку. С нее Госпожа возьмет по полной.
Но видимо бесстрашный светловолосый мальчишка ненадолго разогнал лютую стынь в груди, под резными рядами украшений.
В бесстрастном взоре мелькнула усмешка.
- Если бы ты умела красиво петь, я оставила бы от тебя один голос. И он завлекал бы путников в утренней тиши в мои горы. Если бы твои глаза блестели бы ярче, я превратила бы их в жемчужины, и они сияли бы в глубинах моего озера. Но у тебя нет ни прекрасных глаз, ни чудесного голоса. Все что у тебя есть – твои длинные косы. Да быстрые ноги, чтобы убегать от моих Сторожей.
Ее так и называли остальные: Кайда – «Длинная Шерсть». И было видно, что не выйдет из нее прилежной служительницы духам озера. И поэтому лишь самая грязная работа доставалась чернокосой.
Госпожа медленно обошла девчонку кругом. И та вздрогнула, когда холодные белые пальцы сзади коснулись шеи, приподнимая волосы.
- Пожалуй, я возьму твои косы, что чернее, чем ночь над моими горами, и гуще, чем водоросли на дне моего озера. Я давно искала крепкие канаты для моей Лебединой ладьи.
Тяжелые металлические ножницы лязгали так громко, что девушка надолго запомнила этот звук. И ледяные прикосновения.
Срезанные косы черными змеями улеглись у ног, а короткие волосы щекотали теперь щеки.
Они вместе вывалились наружу, выкинутые из тяжелых дубовых дверей, глотая стылый спертый воздух и не чуя под собой ног от неслыханной удачи – выйти из чертогов Озерной Хозяйки живыми и целыми.
Мальчишка отдышался и встал, подбоченясь.
На вид ему едва минуло двенадцать.
Он посмотрел на нее, сидящую на земле, сверху вниз, и сказал:
- Слыхал я, что ты тоже пыталась бежать.
Она смотрела на него молча, щурясь против солнца, едва показавшегося из-за гор к полудню.
Он тряхнул соломенно-жесткими волосами и заявил:
- У тебя бы ничего не вышло в одиночку, стриженная. Но я согласен помочь тебе. Мы сбежим вместе!..
Девушка сузила глаза и промолвила:
- А с чего это ты взял, хвастунишка, что я соглашусь принять от тебя помощь?..
С этого дня пошла их дружба.
Как они разузнали-таки про дракона – и вспоминать до сих пор было боязно.
Чего только не было, кого они только не повстречали.
И после тех бесед думалось, что седые духи озера – еще не самое худшее, что может встретиться в здешней земле.
Здесь жили туманы, на разные голоса зовущие не то в бездну, не то в лабиринты пещер. Здесь жили камни, больше похожие по виду на людей. И смотреть на них было по-настоящему страшно.
Здесь жили радуги, что манили переливами аккурат в пропасти, куда с вершин с грохотом падали звонкие ручьи. Здесь бывали и редкие, искореженные суровым холодом деревья – в их ветвях ветер выл на сто голосов, а ветви незряче царапали небо, как судорожно искривленные пальцы. И уж деревья-то подавно стоило обходить самой дальней дорогой…
А солнце заглядывало сюда редко, застревало на вершинах гор, едва превозмогая золотыми лучами жадную, ненасытную завесу тумана, норовящего навеки проглотить любого, кто зазевается и далеко отойдет от знакомых мест.
Одно лишь заставляло просыпаться по утрам, стуча зубами от векового холода – надежда.
Надежда выбраться отсюда.
Оставить позади кольцо гор, державших в своих каменных ладонях проклятое озеро.
Навсегда оставить эти ненавистные места, где все: серый камень, серая вода.
Сколько она жила лишь этой мыслью: дни складываются в вереницу, и нет никакой силы разделить их внятно на месяцы и годы.
Все сливается в одно лишь: долго.
Невыносимое долго.
И надежда казалась алым шейным платком, росчерком солнца в сыром царстве тумана. Она грела куда лучше слабого, желтоватого пламени огня, лучше, чем горячая похлебка, лучше, чем искристые белые меха, которыми в удачный год удавалось подбить шерстяной плащ.
Девчонка стояла на причале, замерев, и чувствовала, что тот самый платок, только что алым полыхавший на ветру, поник и теперь терял краску капля за каплей.
Старые, прогнившие мостки, из сырого, изъеденного лишайниками дерева, казалось, плыли навстречу стальным волнам, буро-бронзовым бокам окаменевшего чудища.
Камень тянет вниз, к земле.
Не взлетит.
То же отчаяние увидела она в зеленых, как озеро в редкие мгновения летнего солнца, глазах мальчишки.
Вновь сжала зубами кусанную-перекусанную губу.
И крикнула, может, громче, чем стоило:
- Чего застыл-то? Буди.
Прежде чем засветить ей назад язвительный ответ, на лице мелькнуло непрошенное, растерянное: «Как?»
Туман уже подбирался к его ногам, и чешуя из некогда алой на глазах превращалась в стыло-серую.
Девчонка тряхнула головой – черные волосы рваной бахромой метнулись перед глазами. Сказала негромко, но очень отчетливо в холодной озерной тишине:
- Волей его буди. Стуком своего сердца.
Он вскинулся, глянул на нее пронзительно – и обе замерзшие руки приложил к склизкой холодной спине. Каждая чешуйка – в две его ладони шириной.
Как пробудить этакую громадину, если даже своих пальцев согреть не удается?
Мальчишка зажмурился, до кругов перед глазами.
А девчонка на причале сильней сжала руки на груди.
- Ну же… давай… давай…
Пахнуло ветром… и почему-то не сырым, а летним: сухим и горячим.
И это было лишь начало.
Ненасытный туман жалобно качнулся и, как вода кругами расходится от брошенного камня, стал отползать от бурой громадины дракона.
Серые волны заколыхались, закачались. Легонько – и тревожно, как в предвестье большой бури.
Девушка на старом покосившемся причале застыла, не смея дышать.
Мальчик застыл на широченной грязно-серой спине чудовища.
И сперва казалось, что ничего не меняется.
Только что-то неуловимо стронулось в самом воздухе.
А потом чешуя стала словно шевелиться, топорщиться. Чуть заметно вибрировать.
И это невозможно было проследить глазом. Только почувствовать.
И девчонка чувствовала, всем телом, до самых кончиков остриженных волос.
Чешуя встряхивалась, и тина сползала по слизи, медленно и неохотно. Ил тоже сдвигался, скатывался по огромным бокам, оставаясь темными пятнами лишь в складках.
Спокойная вода по сторонам от дракона помутилась, разбавленная глиной и камешками.
А потом изменилось еще кое-что. И несколько мгновений девочка, как ни силилась, не могла угадать, что же именно.
Что-то… что-то вот прямо сейчас…
Мальчик сидел все так же неподвижно, зажмурившись…
А изменение струной дрожало в нагретом воздухе.
В нагретом?..
И девчонка широко распахнула глаза.
Потому что чешуя нагревалась. Нагревалась алым цветом, и слизь высыхала, и крошевом опадала в кристально прозрачную воду. И можно было даже проследить, как сухие корки темным щебнем медленно идут ко дну.
- Ну же… давай… давай… ну!..
Она и сама не заметила, как соскочила с причала, и холодная вода по пояс обняла ее тонкую фигурку.
Руки комкали вышитую ткань на груди, и из горла само собой выливалось:
- Давай, маленький… давай ладушка, давай милый… ну же…
Какими только именами не звала она в тот миг, забывшись, пугающее чудо – дракона.
Одно лишь имело значение – алый шелк надежды, пламенеющий где-то в груди.
Мальчишка не открывал глаз, но чувствовал, как ледяные пальцы начинает покалывать горячими иголочками, а волосы на висках начинают завиваться, высыхая.
Он просто слушал собственное, отчаянно бьющееся от надежды и страха сердце, и по венам, артериям спускал этот стук вниз, в ладони, грохочущей барабанной дробью вколачивал его сквозь тяжелую броню чешуи туда, вовнутрь, к дотлевающим углям в клетке гигантских ребер.
И волей заставлял эти угли разгораться в такт биению в собственной груди.
Он сможет!..
Мальчишка сидел зажмурившись, и не мог вкусить тот восторг, когда огромные безжизненные полотнища крыльев вздрогнули – и по воде пошла первая серьезная волна.
Скоро рассвет, но времени оглядываться, идут ли Сторожа, сейчас совсем нет.
Потому что могучие крылья ударяют по воде еще раз – и набежавшая волна тяжкой отдачей ударяет в грудь, и набрякшая вышивка липнет к телу.
Она уже не замечает, что давно кричит, хлопая в ладоши, смеясь и плача:
- Давай! Давай же, ненаглядный! Ну же, еще чуть-чуть! Давай!..
И точно слыша ее слова, из воды неожиданно поднимается огромная, рогатая голова.
Медленно выныривает широченная морда, вся в каменных наростах и темных нитях водорослей. Медленно стекает прозрачная вода по постепенно алеющим чешуйкам.
Медленно, тяжко поднимаются ороговевшие веки – и неистовым золотом вспыхивают всевидящие пронзительные глаза.
Страх мешается с восторгом, хочется одновременно броситься прочь – и броситься навстречу. И дыхания в горле не хватает даже на крик.
Вместо нее кричит мальчишка: от неожиданности, от ужаса – и от счастья.
И в крике его один лишь внятный любому живому существу призыв: свобода!
Золото перекатывается в необъятных радужках, кольцом обнимает щель зрачка. Древность глядит из этих глаз.
Древность. И пламя.
В третий раз крылья уже не бьют по воде – они мощным взмахом вздымают великана в воздух.
С первого раза вынырнуть из озера полностью не удается. Но ведь он годы не летал – века! Сможет!
- Давай же, миленький!..
Туман пятится в ужасе от ветра, что поднимают крылья своими чудовищными взмахами. Туман кругами разбегается прочь. И вода в озере зеленеет.
Потому что с неба приходит солнце.
И теперь-то девчонка вспоминает. И в голосе прорезается отчаяние, сросшееся с неистовой надеждой:
- Давай, давай! Ну же!..
Скоро придут Сторожа.
Солнце золотом рябит на гребнях волн. И уже невесть какой по счету замах обрушивает радугу брызг в прозрачную, подсвеченную лучами воду.
Мальчишка смотрит в небо, не отрываясь, и, кажется, даже пытается за чешую тянуть дракона – своего дракона!.. – вверх. Ввысь.
В наконец проглянувшую небесную синь.
В голове мальчишки звоном переливается смех стриженной – счастливый, яростный. Никогда раньше не слышал он, как она смеется.
Туман трусливо отползал в придонные пещеры, прятался за выступами.
Озеро бурлило от чудовищных взмахов.
Девчонка кричала что-то, уже не помня себя. Сухой, горячий ветер сек лицо, выжигал слезы из глаз – все равно!..
Она не будет от него закрываться. Не сейчас.
Который был замах? Сотый? Тысячный?
Который взлет к надежде из отчаяния?
Солнце уже встало по-настоящему, вызолотило белые буруны, вскипавшие на волнах когда-то мертвого озера.
Чешуя не просто сияла – она горела алой бронзой.
Сторожа будут вот-вот, уже сейчас…
Взмах, грохот – и вода, захлестнувшая лицо, льдом заложившая уши…
Когда волна схлынула, девчонка увидела.
В неистово-золотом бисере капель мощными крыльями выдернув тело из воды, дракон взлетал.
Взлетал на его спине мальчишка.
И теперь глаза совершенно точно жги соленые слезы.
- Ну что, стриженная! - ликование в звонком голосе. – Смотри! Я облечу фиорд внизу!
Конечно, он хвалился – дракон не лошадь, и слушаться сразу не начнет.
Но уже чутье говорит: идут Сторожа.
Она приложила ладони ко рту и закричала, перекрывая плеск волн, шум, поднимаемый огромными крылами:
- Нет, дурак! Не фиорд – облети весь остров! От края до края, слышишь?!
Он расхохотался и взмыл еще выше.
- Облечу остров и вернусь за тобой!..
Когда дракон сделал круг над скалистой громадой острова и вернулся к зеленой чаше озера, причал был пуст.
И тихая мертвая вода – тоже.
- Ну что ж, - промолвила Госпожа своим стеклянным голосом. – У тебя нет теперь даже длинных твоих кос. Остались только быстрые ноги.
Она помолчала, и смешок был похож на звон сосульки, разбившейся о прибрежные камни.
- Значит… я обращу тебя в ветер. И ты вдоволь набегаешься по окрестным скалам.
Дыханье дрогнуло в груди.
«Ну, держись, хвастун. Теперь-то я тебя догоню!»
Нет той силы, что смогла бы удержать ветер.
@темы: Авторские сказки
-
-
04.04.2010 в 19:03-
-
04.04.2010 в 19:32-
-
05.04.2010 в 01:46-
-
05.04.2010 в 16:05Приятно это слышать, рада, что вам понравилось))
-
-
12.04.2010 в 02:23А продолжения,случайно,не будет? Хотелось бы.